Матейка начал рассуждать вслух, чтобы Яролим с Томеком могли следить за ходом его мысли и высказывать свои соображения. Отбросив предположение, что Петра Покорного убил Яролим, Матейка по необходимости поставил вопрос: почему труп оказался в Яролимовой «октавии»? Напрашивался возможный ответ: именно потому, что машина принадлежала сотруднику криминального отдела, кто-то нарочно подложил ему свинью. В таком случае преступник мог преследовать две цели: либо отомстить за что-то Яролиму, либо, пускай временно, выключить его из работы, наверное, чтобы лишить возможности завершить расследование какого-нибудь другого дела, еще не закрытого. Однако самое тщательное обдумывание всех вариантов не дало ничего. Как часто бывает, в данном случае почти ничего нельзя было исключить совершенно, и оставалось лишь продолжать расследование в обычном порядке.

– Убитый Петр Покорный, – диктовал Томек свои показания, – был моим подзащитным по гражданскому иску. Вчера по неизвестной мне причине в моем автомобиле испортилась электросистема, а так как я знал, что Покорный по специальности автоэлектрик, то я и обратился к нему. Получив положительный ответ, я попросил приятеля отбуксировать мою машину во двор дома по улице Заводь, в котором живет Покорный. Последний пообещал, что к утру машина будет готова и я смогу на ней уехать.

– В каком деле вы защищали Покорного? – спросил Матейка.

– В деле об установлении отцовства – речь шла о ребенке некой Людмилы Билковой. На суде выяснилось, что отцом ребенка был не мой клиент, а другой, из числа многих любовников этой Билковой, – уже обычным тоном закончил адвокат. – А именно: некий Ян Мыслик.

– Кто он, этот Ян Мыслик?

– Между нами говоря, человек, отнюдь не заслуживающий такой фамилии. Примитив. В настоящее время – кладовщик на товарной станции Вышеград[1]. Семейство Людмилы Билковой попросту смекнуло, что такой жених, с тысячью семьюстами крон оклада, гроша ломаного не стоит, между тем как квалифицированный электрик вроде Покорного на улице не валяется. Зато теперь им судебных издержек насчитают!.. – Адвокат многозначительно махнул рукой.

– Когда закончился суд?

– В прошлую пятницу, – сказал Томек. – Первого.

– Стало быть, четыре дня назад, – заметил Яролим. – Когда вы в последний раз видели Покорного?

– На суде. Вчера я только по телефону с ним разговаривал. Он не мог сказать, когда будет дома, и мы уговорились, что машину я поставлю во дворе, а ключи от нее и техпаспорт опущу в ящик для писем. А он потом оставит все это в машине – ключей у меня два комплекта.

– Мыслик, несомненно, для нас небезынтересен, – сказал Яролим, – но не будем действовать опрометчиво. Споры об отцовстве тянутся долго, и вы, пан доктор, конечно, успели ближе узнать вашего клиента. Не припомните ли – не было ли у него еще с кем-нибудь… как бы сказать… незакрытых счетов?

Адвокат немного подумал.

– В последние годы ничего такого за ним не водилось. А вот раньше у него действительно были неприятности. Впрочем, и тогда ему повезло.

– Какие неприятности и в чем?

– Он тогда работал на станции обслуживания автомобилей марки «тойота» – в так называемом «Тойота-сервисе», что в Глубочепах[3]. Впутался там в какие-то воровские делишки, да слава богу, взялся за ум, вовремя бросил, так что попал под амнистию. Его тогда у вас же и допрашивали, но только как свидетеля.

– А его сообщники? – спросил Матейка.

– Их судили, по ним были вынесены приговоры… Не знаю подробностей, я никого из них не защищал, и то немногое, что мне известно, я знаю понаслышке.

– Вот и мы теперь знаем лишь немногое, – заметил Яролим. – Кто-то застрелил Покорного. – Он разложил на столе еще влажные увеличенные снимки, пристально вгляделся в пятно засохшей крови возле сумки с инструментом. – У того, кто стреляет, можно сказать, прямо на улице, должны быть необычайные, весомые причины.

– У Мыслика они были, – вставил Матейка. – Сколько ему присудили платить?

– Одних алиментов он задолжал минимум шестнадцать тысяч, – ответил Томек. – Тяжба ведь тянулась четыре года. Да специальные медицинские исследования по делу очень сложны и чертовски дороги.

– Выстрел в узком дворе, окруженном высокими домами, должны бы слышать многие, – задумчиво проговорил Матейка. – Он что, этот Мыслик, дурак или совсем слабоумный?

– Н-ну, таблицу умножения он вряд ли знал наполовину, – сказал адвокат. – И все же…

– Он мог использовать глушитель, – возразил Яролим. – К тому же установлено, что вчера вечером в соседнем дворе два парня возились с моторами своих мотоциклов. Представляете, какая звуковая завеса? Сколько децибелов дает «Ява»?

– Во всяком случае, – Томек заговорил не сразу, но прежде, чем растерянный Матейка нашелся с ответом, – во всяком случае, перед нами умышленное убийство. Никто ведь не разгуливает по Праге так просто с пистолетом в кармане. Не собираюсь вам указывать, господа, но на вашем месте я бы начал с Мыслика.

– С чего-нибудь начать надо, – Матейка кивнул, встал. – А пока спасибо вам, пан доктор, – добавил он со значением, видя, что Томек не поднимается с места.

– Мне бы очень хотелось знать, что вам удастся сделать, – сказал адвокат. – Поймите, кто поднял руку на моего клиента, тот мой личный враг…

– Не будь бюрократом, Ломикар, – вмешался Яролим; сегодня он, естественно, чувствовал себя не в своей тарелке и к тому же не думал, чтобы лучшим специалистом для данного дела был экономист Матейка. Матейка, правда, его близкий друг, но сейчас более, чем когда бы то ни было, Яролим желал, чтобы расследование завершилось как можно скорее, причем с результатом, не вызывающим ни малейшего сомнения. Он на собственной шкуре испытал, каково бывает невинному человеку, впутанному в серьезное преступление. – Пан доктор не имеет права никого допрашивать, это так, но почему бы ему не поехать вместе с нами на Вышеградскую станцию?

Матейка пожал плечами. Это был жест не согласия, а всего лишь примирения с обстоятельствами. В отличие от Яролима, толстяка с несколько богемными замашками, Матейка, костлявый, долговязый человек, не терпел никаких импровизаций, в особенности – опять-таки в противоположность юристу Яролиму – он прямо-таки ощетинивался, когда нарушались предписания. Однако в деле, столь далеком от его области, Матейка чувствовал себя до того неуверенно, что не мог отвергнуть помощи.

Пока доктор Томек терпеливо разглядывал облупленные фасады домов напротив Вышеградской станции, Матейка с Яролимом сидели в освобожденном для них кабинете, сверля пытливыми взглядами Мыслика. Этот изобличенный отец, обязанный покрыть долг, в его положении просто ужасающий, был громаден и толст; его пивное брюхо переваливалось через туго затянутый ремень; с одутловатого лица без всякого выражения смотрели голубые водянистые глаза. Нелегко было решить, что привлекло в нем Людмилу Билкову, зато с первого взгляда всякий мог понять, почему семья молодой мамаши предпочитала захомутать Петра Покорного.

– Нам нужно узнать у вас сущий пустяк, – начал Матейка. – Что вы делали вчера вечером?

– А вы почему спрашиваете?

– Послушайте, задавать вопросы будем мы, а вы будете отвечать, – казенным тоном оборвал его Матейка.

«Ломикар – экономист, и никогда ничего другого из него не получится», – подумалось Яролиму.

– Дома сидел… – Мыслик перевел взгляд на Яролима, как бы ожидая от него большей приветливости.

– С которого часа? И чем были заняты?

– Все было нормально… – ответил Мыслик.

«Насколько я знаю Ломикара, – подумал Яролим, – такой ответ он примет за сопротивление, ему и в голову не придет, что перед ним просто дубина, чей словарь насчитывает не более трехсот слов…»

– Что значит «нормально»? – спросил Матейка, как того и ожидал Яролим.