Низкого роста, коренастый, с крупной головой на короткой шее, он, глядя на дымящуюся в его пальцах папиросу, сообщил, что в стрелковых полках осталось по 300–400 бойцов. По существу, истощенная дивизия. Однако Фролов называл эти цифры без всяких комментариев, без естественной в таких случаях тревоги — как посторонний.

Так же хладнокровно выслушал он приказ, согласно которому дивизия получала очень широкий фронт наступления. (За счет этого нам удалось создать достаточную плотность сил и средств на других ударных участках.)

И все-таки, вопреки всяким моим ожиданиям, Фролов отлично выполнил боевую задачу. Вот вам и первое впечатление!

Хорошо провела бой и 138-я дивизия во главе с полковником В. И. Рутько, но случай беспечности в ее артиллерийском полку снижал эту оценку. В ночь после взятия Ново-Георгиевска артиллеристы двигались в направлении Бабиновки. Дорога была скверная, машины перегружены боеприпасами, и командир одного из дивизионов приказал хозяйственному взводу во главе с младшим лейтенантом Заведницким следовать по маршруту пешком.

Вскоре маршрут был изменен. Взводу об этом не сообщили, и он шел дальше до утра. Стоял сильный туман, когда гвардейцы натолкнулись на траншею. Услыхав чужой говор, Заведницкий понял, что попал в расположение противника, и скомандовал: «В ружье!» Оказалось, что только семеро бойцов имели оружие. Остальные оставили его в машине.

Схватка была короткой. Наши уничтожили офицера и несколько солдат и в общем-то благополучно, вынеся двоих раненых, вышли из неприятной истории. Однако артмастер Салмин попал в плен.

После взятия Ново-Георгиевска наступление развивалось крайне медленно. Задерживаясь на заранее подготовленных, весьма выгодных рубежах, противник упорно сопротивлялся. Мы вновь и вновь были вынуждены останавливаться, чтобы подготовить прорыв его обороны, вынуждены были просить усиления. Однако генерал Галанин, видимо, памятуя еще дело с неудачной переправой, резко отказывал.

7 декабря дивизии вышли на рубеж Семигорья. Полностью овладеть этим крупным селом мы не смогли. И вновь мне пришлось выслушать упреки командующего армией. А когда я сказал, что в дивизиях осталось по три-четыре тысячи бойцов, что наступаем без средств усиления, что последний мой резерв — штаб корпуса, он ответил:

— Вот и используйте этот резерв!

Оба мы, конечно, погорячились, но надо же так случиться, что именно этот «резерв» решил исход боя за Семигорье.

Положив трубку, я приказал Забелину готовить штаб к перемещению в село.

— В Семигорье? Ведь только половина села в наших руках!

— В эту половину и переезжайте.

Не дожидаясь штаба, я поехал в село и вскоре был в самой гуще уличного боя.

Противник вел ураганный артиллерийский огонь. Ко мне подошел мой ординарец В. Я. Самоделкин, сказал:

— Туточка невдалеке есть каменный погреб. Пойдемте туда, пока «он» буянит, обождите в укрытии…

— Ступай туда сам! — ответил я, а когда увидел, что он колеблется, прикрикнул: — Быстро!

Спустя несколько минут гляжу — он опять тут. Стоит, понурившись.

— Что случилось?

— Да, — говорит, — то случилось, что чуть в могилу вас не загнал. Подхожу к погребу, а тут снаряд. Лег я, а когда поднялся — нет погреба, одна яма…

В этот момент противник вдруг перенес огонь куда-то далеко за село, по слуху — на дорогу. По штабной колонне? Да, по ней. К счастью, немецкие артиллеристы стреляли плохо. Нервничали. Более того, гитлеровская пехота вдруг поспешно оставила село.

Пленные потом рассказали, что колонну наших штабных автомашин их командиры приняли за подкрепление и сразу приказали отступать.

За ночь мы перегруппировали части, уплотнив боевые порядки на левом фланге. Утром сразу же обозначился крупный успех. 5-я дивизия, сломив сопротивление противника, перерезала дорогу из Чигирина на запад, 66-я гвардейская вышла между Чигириным и Знаменкой.

Охватывающий маневр, предпринятый 138-й дивизией, помог вскоре освободить и сам древний город Чигирин, а вслед за ним и Субботов.

В Субботове сохранилась могила Богдана Хмельницкого. Полковник В. Ф. Смирнов, прибывший к нам на должность заместителя по политчасти вместо заболевшего Ф. Г. Филинова, рассказал, что эти места вошли в историю со времен русско-турецкой войны 1677–1681 годов, а Чигирин когда-то служил резиденцией гетмана Богдана Хмельницкого.

Собравшись накоротке, офицеры штаба прослушали интереснейшую лекцию Смирнова. Когда он закончил, то я подумал, что мы иногда слишком узко понимаем партийно-политическую работу в боевых условиях. Вот пришел человек, рассказал о давних делах, а будто о сегодняшнем дне. Гордость за Родину, за великих наших предков, ответственность перед их памятью и воинской славой остро почувствовали мы, расходясь с этой импровизированной лекции.

Части корпуса мгновенно облетел приказ, в котором командующий армией объявлял благодарность за взятие Ново-Георгиевска и Чигирина, и это еще больше усилило наступательный порыв наших воинов.

Справа и слева от нас также успешно продвигались поиска других армий. Километр за километром очищали они от немецко-фашистских захватчиков землю Правобережной Украины. Противник сопротивлялся отчаянно, приходилось отбивать по десятку и более его контратак, поддержанных танками, но общее наше наступательное движение неумолимо нарастало.

Все дальше и дальше на запад уходили советские армии. И опять мы прощались с Днепром, но разве сравнишь это с прощанием сорок первого года?

Прощай, Днипро! Забудь про грохот боя.

Шуми, как встарь, лазурною волной.

И вспоминай о воинах-героях,

Ушедших по дороге фронтовой.

Но побегут к востоку эшелоны,

Придет, друзья, желанная пора.

Пойдут домой обратно батальоны

И вновь воды напьются из Днепра.

Так писал тогда один из офицеров 252-й стрелковой дивизии (она вошла в состав нашего корпуса) Сергей Тельканов, ныне известный поэт-дальневосточник.

Как я уже говорил, в 5-й дивизии почти одновременно выбыли из строя комдив, его заместитель и начальник штаба. Это, безусловно, сказывалось на ее боевых действиях. Поэтому я был рад, когда наш «кадровик» майор Георгиевский сообщил, что получил приказ о назначении командиром 5-й дивизии полковника Афонина.

— Павла Ивановича? Начальника штаба 21-го корпуса?

— Да, Павла Ивановича. Вы его знаете?

— Немного знаю…

С Афониным военная судьба свела меня под Сталинградом. Он месяца два-три был заместителем по строевой части в дивизии, которой я командовал. Попал Афонии к нам, проштрафившись во время осеннего отступления 1942 года, и чувствовал себя, конечно, неважно. Держался замкнуто, инициативы в работе не проявлял, но все задания выполнял.

Я попросил Георгиевского связаться с отделом кадров армии и добиться быстрейшего откомандирования Афонина к нам.

Год 1943-й кончался. В последние его дня противник тремя танковыми и одной моторизованной дивизиями нанес удар по соседней 53-й армии северо-восточнее Кировограда и добился некоторого успеха.

Это значило — мы тоже должны быть начеку. Ведь Ахтырка может повториться. Решили проверить положение дел на местах. Офицеры разъехались по дивизиям. Поскольку командир 5-й дивизии Афонин был человеком новым, а опытные командиры полков там тоже выбыли за последний месяц, я поехал к нему.

И вот командир второго батальона Григорьев уже докладывает нам обстановку. Путается, не может даже точно показать на местности фланги своего подразделения. Видно, не освоился еще с обстановкой, малоопытен комбат.

— Товарищ комбат, скажите, кто и какие ведет работы на гребне вон той высоты. Видите, двугорбая? — спросил я его.

— Это противник. Роет окопы, — как-то не очень уверенно ответил он.

— Что ж вы позволяете ему безнаказанно, на ваших глазах работать? Дайте приказ артиллеристам или минометчикам…

Вижу Григорьев мешкает. Говорю тогда начальнику артиллерии дивизии полковнику Щербакову:

— А ну-ка, Антон Михайлович, разгоните противника огоньком!