Утром 10 января кончились горы и леса, в полутора километрах, за снежным полем, была видна деревня Мань (два километра севернее Бичке). Прозябшие, в большом нервном напряжении, мы два часа ждали на опушке последнего леса возвращения разведки. Возвратившийся старшина (роты связи) доложил мне, что двух других разведчиков (сержантов) задержали. Речь слышал русскую, но думает, что это власовцы. Выждав полчаса — не придут ли проводники? — я приказал развернуться в боевой порядок и, не открывая огня, идти в атаку. Наступил рассвет. По колено в снегу, в полной тишине наступали наши цепи. Рядом со мной шли военврач Ворона и медсестра Валя Гальченко.
По команде „ура“, без единого выстрела, мы пошли в атаку. Нас встретили редким ружейным огнем, лишь один солдат был ранен в ногу. Так мы вышли к своим — оборону держал 18-й танковый корпус.
Но недолгой была наша радость по поводу выхода из окружения без потерь. Противник обстрелял нас из дальнобойной артиллерии: двадцать два человека было убито и семнадцать ранено. Мужественно и энергично, под огнем противника, выносила раненых девятнадцатилетняя медсестра из 230-го гвардейского стрелкового полка Валя Гальченко. Вероятно, многие обязаны ей сохранением жизни.
Передав командование отрядом гвардии капитану Гребневу, я с двумя автоматчиками ушел вперед к Бичке, где шел бой. На окраине города нашел штаб дивизии. Доложил комдиву полковнику Чижову о выходе отряда из окружения. Ввиду обморожения ног был оставлен в медсанбате и только после выздоровления снова приступил к исполнению своих обязанностей начальника штаба полка…»
Немало упреков пришлось выслушать тогда Чижову. Не мог, конечно, и я не упрекать его. Ведь мне самому в 1941 году трижды привелось выводить 186-ю стрелковую дивизию из таких же окружений. И всякий раз мы пробивались к своим организованно, с боем, как правило, ночью. Проводная связь то и дело порывалась, а радиосвязью пользоваться нельзя было, и все же управление частями сохранялось. Почему? Да просто потому, что командиры всех звеньев постоянно находились в боевых порядках.
Наша беседа с Чижовым закончилась самыми прозаическими вещами. Надо было «поднимать» дивизию в материальном отношении (она осталась без артиллерии, транспорта, связи и т. п.). Поражение сказалось и на моральном состоянии личного состава. В таких случаях лучшее лекарство — боевой успех, пусть он будет даже и небольшим.
Когда Чижов и другие товарищи ушли, я впервые со вчерашнего вечера мог осмотреться. (В домик этот, хозяин которого куда-то скрылся, привел меня командир комендантской роты.) Обычный сельский домик — кухня да жилая комната. Бросался в глаза огромный книжный шкаф и, кроме того, еще несколько длинных полок. Все эти книги были посвящены разведывательной работе — мемуары, документы, специальные сборники… Многие материалы — на русском языке, в том числе подшивки фашистских журналов, изданных в Харбине (Маньчжурия).
Вынув из шкафа толстую книгу и открыв ее наугад, я увидел в ней фотографию на всю страницу. Подпись гласила: «Лучшие разведчики мира». Видимо, сняты они были во время какой-то международной, еще дореволюционной конференции. Генералы и офицеры разных стран стояли и сидели на стульях. В самом центре — рослый полковник царской армии, граф Алексей Алексеевич Игнатьев — впоследствии автор известной книги «Пятьдесят лет в строю».
В этом домике наши контрразведчики обнаружили флаконы с чернилами для тайнописи и другие шпионские принадлежности. Во дворе нашли тщательно замаскированную, засыпанную свежей землей яму. В ней, под несколькими слоями соломы, было спрятано тело мужчины, погибшего, как установили, насильственной смертью.
Кто был хозяин домика и что за трагедия разыгралась здесь накануне нашего приезда, я так и не узнал, ибо через несколько дней командный пункт развернулся уже на новом месте, в Ловашберене.
Во всяком случае, в январских и февральско-мартовских боях в Венгрии гитлеровская военная разведка действовала очень активно, и по ее вине мне пришлось пережить чрезвычайно неприятные минуты.
Между 13 и 15 января (точно не помню) к нам в Патку, на командный пункт, приехал офицер Генерального штаба. Представился: «Полковник Смирнов. Командирован Генштабом для проверки обороны, в частности вашего корпуса».
Предъявляет командировочное предписание. Читаю.
— Ваше предписание уже просрочено!
Смирнов объясняет, что уже несколько раз собирался возвращаться в Москву, но каждый раз оттуда звонят, дают новое задание.
Меня это насторожило. В ответ на просьбу предъявить еще какой-нибудь документ он вынул пропуск в Генеральный штаб.
— Вы коммунист, товарищ полковник?
— Да, коммунист.
— Покажите, пожалуйста, партийный билет.
И хотя все было в порядке, я, пока Смирнов завтракал, позвонил в штаб армии, генералу Деревянко. Рассказал, что и как. Он ответил, что знает Смирнова лично, о просроченном командировочном предписании тоже известно.
После завтрака я повез полковника Смирнова в 5-ю дивизию. Мы ехали каждый на своей машине, потом, оставив их в укрытии, прошли на правый фланг. Здесь нас встретили командир дивизии и старшие офицеры его штаба. Генштабист оказался дотошным и опытным человеком. За день он буквально излазил всю оборонительную полосу — траншеи, ходы сообщений, огневые позиции, командные и наблюдательные пункты, познакомился с системой минных полей. Ему очень понравились мощные фугасы, созданные нашими саперами из захваченной в этом районе взрывчатки. Ну и, конечно, главное внимание поверяющий уделил организации огня всех видов.
Смирнов заночевал на нашем командном пункте, а утром, уезжая, сказал, что заглянет к нам еще разок денька через два-три.
Вскоре после его отъезда ко мне вбежал наш контрразведчик майор Тригубенко, подал мне шифровку. Прочитал я и чувствую, как холодный пот выступил на лбу. В шифровке сказано, что фронтовая контрразведка разыскивает полковника Смирнова. Приметы: рост — выше среднего, худощавый. Носит фуражку защитного цвета с красноармейской звездой, шинель — из простого серого сукна, но офицерского покроя, сапоги — хромовые. Ездит в «виллисе», оборудованном фанерной кабиной зеленого цвета. Охраны нет только водитель.
Одним словом, точь-в-точь наш поверяющий. Сел я, смотрю на телеграмму, на Тригубенко, на капитана Никитина и никак с мыслями не соберусь.
— Ну вот, — говорю, — ославился теперь на все Вооруженные Силы Советского Союза. Фашиста, шпиона по обороне водил… Про Москву его расспрашивал.
— А мне он полночи про охоту рассказывал, — говорит Володя Никитин. Я ему на память охотничье ружье подарил…
На другой день Тригубенко сообщил: полковника Смирнова задержали. Не того, что был у нас, а его двойника, гитлеровского шпиона, тоже разъезжавшего по фронту. А вскоре, как и обещал, заехал к нам настоящий Смирнов. Улыбаясь, слушал он рассказ о наших тревогах и волнениях.
О том, что командование нашего корпуса в период пребывания в Ловашберене состояло на учете в картотеке немецкой фронтовой разведки, я узнал много позже, когда началось новое наше наступление.
Наши разведчики захватили штабной автобус с множеством секретных документов. Среди них — карта-схема села Ловашберень и его окрестностей. На ней были изображены отдельные дома, где мы жили, и аккуратно, черной тушью, готическим шрифтом сделаны пометки: «Командир корпуса Бирюков Н. И.», «Начальник штаба корпуса Забелин М. И.»
Майор Тригубенко только головой качал, рассматривая эту схему. Что и говорить, чисто сработано.
Впрочем, эти же слова, только уже в адрес наших разведчиков, повторяли мы через минуту, рассматривая другую карту, найденную в том же автобусе. На ней была изображена противостоящая нам фашистская оборона. Она в деталях повторяла схему, уже имевшуюся у нас, и была составлена по данным всех видов советской разведки, в том числе и агентурной.
Конечно, ни я, ни другие товарищи не знали тогда, кто и как помог составить эту карту. Уже много позже, на торжествах, посвященных двадцатилетию освобождения Венгрии от фашизма, я познакомился с Лидией Сергеевной Мартыщенко — советской разведчицей-радисткой, работавшей в тылу врага, в Секешфехерваре, в начале 1945 года, то есть когда шла ликвидация окруженной в Будапеште группировки и наша 4-я гвардейская армия, находясь на внешнем фронте окружения, отбивала попытки фашистских танковых корпусов прорваться к этому городу.
