Вызвать ладью она не могла; душа ее содрогалась от страха при мысли о том, чтобы прокричать вслух слово силы, призывающее ладью сквозь туманы. Она, утратившая право называться дочерью Авалона, не способна повелевать ладьей. И вот на воде угасли все краски, и последний отсвет солнца померк в сумеречном тумане; Моргейна же с тоской глядела на дальний берег. Нет, позвать ладью она не дерзнет; но ведь на Авалон есть и другой путь, нужно лишь обойти Озеро, а там переправиться по тайной тропе через болото и отыскать дорогу в сокрытый мир. Изнывая от одиночества, Моргейна двинулась в обход, ведя коня в поводу. Неясно темнеющая в сумерках громадная фигура жеребца, его шумное, всхрапывающее дыхание служили ей утешением и поддержкой, пусть и слабой. В самом худшем случае она заночует на берегу Озера; в конце концов, спать в одиночестве под открытым небом ей не впервой. А с утра она отыщет-таки дорогу. Моргейна вспомнила, как много лет назад, переодевшись в чужую одежду, одна добиралась она до двора Лота, что далеко на севере. Разбаловали ее беззаботное житье и придворная роскошь, что и говорить, однако, если нужно, она то же самое проделает снова.
Вокруг царило странное безмолвие; тишину не нарушал ни колокольный звон с острова Монахов, ни пение из обители, ни птичьи крики, как если бы шла она через зачарованные земли. Вскорости Моргейна отыскала нужное ей место. Быстро темнело; во мраке каждое дерево и каждый куст принимали зловещие очертания, превращаясь в странных, непостижимых чудищ и драконов. Однако Моргейна мало-помалу вновь обретала склад ума, присущий ей во времена ее житья на Авалоне: здесь ничего не повредит ей, если сама она вреда не замышляет.
Она двинулась по тайной тропе. Где-то на середине ей придется пройти сквозь туманы, иначе путь выведет ее лишь в огород монахов за монастырем. Молодая женщина твердо приказала себе перестать думать о сгущающейся тьме и, погрузившись в созерцательное безмолвие, сосредоточить все мысли на том, куда ей так хочется попасть. Вот так, каждым шагом словно сплетая вязь заклинаний, словно поднимаясь в спиральном танце по дороге, вьющейся по склонам Холма и уводящей к кольцу камней, неслышно продвигалась она вперед, полузакрыв глаза, всякий раз тщательно примериваясь, куда ступить. Повеяло холодом: это вокруг нее сгущались туманы.
Вивиана не усматривала большого зла в том, что воспитанница ее возлегла с собственным сводным братом и родила ему дитя… этот сын древнего королевского рода Авалона – более король, нежели сам Артур. А если бы она зачала ребенка от Ланселета, тогда мальчик воспитывался бы на Авалоне и стал бы одним из величайших друидов. А теперь – что станется с ее сыном теперь? Зачем она отдала Гвидиона в руки Моргаузе? «Я – дурная мать, – думала про себя Моргейна, – надо было послать за сыном». Однако ей вовсе не хотелось, глядя в лицо Артура, сообщать ему о ребенке. Еще не хватало, чтобы священники и дамы двора глазели на нее и перешептывались: «А это – та самая женщина, что родила ребенка от Увенчанного Рогами по древнему языческому обычаю Племен, – эти варвары, знаете ли, размалевывают себе лица, надевают рога и бегают с оленями, точно дикие звери… Мальчик хорошо устроен там, где он есть, при дворе Артура ему не место, а ей что прикажете делать с трехлетним мальчуганом, цепляющимся за ее юбки? Тем паче Артуровым сыном?
Однако порою Моргейна задумывалась о сыне и вспоминала, как вечерами ей приносили дитя – уже накормленное, чистенькое, благоухающее, и она часами сиживала, укачивая его на руках, напевая ему колыбельную, ни о чем не размышляя… и все ее существо переполняло бездумное счастье… когда еще была она так счастлива? «Только раз в жизни, – сказала себе Моргейна, – когда мы с Ланселетом лежали на Холме в солнечном свете и еще когда охотились на болотную птицу у берегов Озера…» И тут, заморгав, молодая женщина осознала, что к этому времени должна бы уже оказаться дальше этого места, миновать туманы и ступить на твердую землю Авалона.
И, в самом деле, болота исчезли: Моргейну окружали деревья, под ногами вилась натоптанная тропа, а к огороду монахов и к надворным постройкам она вовсе не вышла. Сейчас ей полагалось оказаться на поле за Домом дев, что примыкает к саду; теперь ей хорошо бы придумать, что она скажет, когда ее найдут, какие слова произнесет, дабы убедить обитателей Авалона в том, что имеет право здесь быть. А имеет ли? Кажется, темнота понемногу рассеивается; наверное, встает луна… со времени полнолуния минуло три-четыре дня, так что вскорости света окажется довольно, чтобы отыскать дорогу. И напрасно было бы ждать, что каждое дерево, каждый кустик останутся в точности такими же, какими Моргейна их запомнила, живя на Острове. Моргейна вцепилась в поводья, внезапно испугавшись, что заблудится на некогда знакомой дороге.
Нет, и впрямь светлеет; вот теперь деревья и кусты можно рассмотреть во всех подробностях. Но если встала луна, отчего ее не видно над деревьями? Уж не описала ли она случаем круг, пока шла вперед, полузакрыв глаза, пробираясь по тропинке, пролегающей сквозь туманы и между мирами? Если бы хоть какую-нибудь знакомую веху разглядеть! Облака расступились, над головою темнело чистое небо; даже туманы развеялись, но звезд Моргейна не различала.
Может, она слишком долго пробыла вдали от небес и звезд? И встающей луны – ни следа, хотя давно ей пора показаться…
И тут Моргейну словно окатили ушатом холодной воды, и кровь в ее жилах застыла, превратилась в лед. Тот день, когда она отправилась искать корешки и травы, чтобы избавиться от плода… неужто она опять ненароком забрела в зачарованную страну, что не принадлежит ни миру Британии, ни потаенному миру, куда магия друидов перенесла Авалон, – в эту древнюю, темную землю, где нет ни солнца, ни звезд?…
Усилием воли она уняла неистово колотящееся сердце, схватила поводья и прижалась к теплому, конскому боку, ощущая надежность упругой плоти, костей и мускулов и тихие всхрапывания у самой щеки – вполне настоящие, не иллюзорные. Наверняка, если немного постоять вот так, неподвижно, и подумать хорошенько, она сумеет отыскать дорогу… Однако в груди уже всколыхнулся страх.
