Прогулка по огромным рынкам Лондиниума оказалась необыкновенно увлекательной, несмотря на городскую грязь и вонь: казалось, что здесь соединились вместе четыре или пять осенних ярмарок, никак не меньше. Дружинник нес знамя Горлойса, так что Игрейну не слишком-то толкали и пихали. И все же страшновато было идти через необозримую рыночную площадь, где сотни торговцев на все лады расхваливали свой товар. Все, на что падал ее взгляд, казалось молодой женщине новехоньким и прекрасным, кое-чего ей немедленно захотелось приобрести, но она твердо решилась, прежде чем делать закупки, обойти всю ярмарку. Наконец она сторговала пряностей и еще отрез отменной шерстяной ткани с островов – такую с шерстью корнуольских овец даже сравнивать нечего; в этом году Горлойсу неплохо бы сшить новый плащ, едва вернувшись в Тинтагель, она примется прясть для него кайму. А еще она купила себе несколько моточков цветных шелков: до чего славно будет ткать такие яркие, тонкие нитки, да и руки отдохнут после грубой шерсти и льна. Она и Моргаузу на ум наставит. А на следующий год пора бы уже и Моргейне дать в руки прялку; если она и впрямь родит Горлойсу еще одного ребенка, в это же самое время на будущий год она сделается тяжелой и неуклюжей: самое время сидеть да учить дочку прясть. В четыре года уже надо бы понемногу привыкать управляться с веретеном и скручивать нитку, хотя такая нить сгодится лишь на то, чтобы перевязывать предназначенную к покраске пряжу.
А еще Игрейна сторговала цветных ленточек: то-то чудесно они будут смотреться на праздничном платьице Моргейны! А когда ребенок вырастет из очередного платья, их нетрудно спороть и обшить ими ворот и рукава следующего. Теперь, когда девочка достаточно повзрослела, чтобы не пачкать одежду, более чем уместно одевать ее так, как подобает дочери герцога Корнуольского.
Дела на ярмарке шли ходко; на некотором расстоянии Игрейна углядела супругу короля Уриенса и прочих хорошо одетых дам и задумалась про себя: неужто нынче утром каждый обремененный супругой участник совета отослал ее за покупками на рынки Лондиниума, пока бушуют споры? Игрейна купила серебряные пряжки себе на башмачки, даже зная, что в Корнуолле можно приобрести ничуть не хуже; но ведь это так изысканно – щеголять пряжками, привезенными из самого Лондиниума! Торговец пытался продать ей еще и янтарную брошь с серебряной филигранью, но молодая женщина решительно отказалась: как можно так вот сразу взять и потратить столько денег! Игрейне ужасно хотелось пить, сидр и горячие пирожки выглядели на диво соблазнительно, но мысль о том, чтобы сидеть и есть прямо на рынке, под открытым небом, точно собаке, показалась ей отвратительной. Игрейна велела своему провожатому поворачивать домой, решив, что там она подкрепится хлебом, сыром и пивом. Дружинник явно не обрадовался, так что она вручила ему одну из мелких монеток, оставшихся от покупок, и велела купить себе сидру или эля, если захочет.
Домой Игрейна вернулась усталая и, без сил рухнув на скамью, оглядела покупки. Ей не терпелось поскорее приступить к работе над каймой, да только придется подождать, пока она не вернется к своему маленькому ткацкому станку. Вот прялка у нее с собой, но для этого занятия голова требовалась ясная, так что Игрейна просто сидела и рассматривала свои приобретения, пока не вернулся измученный Горлойс.
Герцог попытался проявить интерес к ее покупкам, похвалил жену за бережливость, но Игрейна видела: мыслями он далеко, хотя и одобрил ленточки для Моргейниных платьев.
– Ты хорошо сделала, что купила серебряные пряжки, – улыбнулся он. – Надо бы тебе еще серебряный гребень и, пожалуй, новое зеркало, а то бронзовое все поцарапано. А старое пусть достанется Моргаузе, она уж взрослая. Завтра можешь сходить приглядеть себе что-нибудь, если захочешь.
– Значит, завтра совет соберется снова?
– Боюсь, что так, и, верно, не в последний раз, но еще и еще, пока нам не удастся убедить Лота и прочих исполнить волю Амброзия и признать Утера королем, – проворчал Горлойс. – Упрямые ослы, все до единого! Ох, кабы Амброзий оставил сына! Мы бы все присягнули ему на верность как Верховному королю и избрали военного вождя за доблесть на поле боя! Здесь споров бы не возникло, им стал бы Утер, даже Лот это знает. Но Лот чертовски честолюбив; он спит и видит себя королем, думая лишь о том, как это здорово – надеть корону и принять от всех нас клятву верности, – а дальше и не заглядывает! А кое-кто из северян предпочли бы видеть в королях одного из своих и поддерживают Лота; по чести говоря, сдается мне, что, если в конце концов изберут Утера, все северные владыки, за исключением разве что Уриенса, уедут к себе, так никому и не присягнув. Но даже ради того, чтобы удержать северян, Лоту я клятвы не принесу. Я доверяю ему ровно настолько, чтобы пнуть в задницу слякотным днем! – Горлойс пожал плечами. – Эти занудные разглагольствования не для женских ушей, Игрейна. Лучше принеси мне хлеба и холодного мяса, будь добра. Прошлой ночью я глаз не сомкнул, а умаялся так, точно целый день провел в походе, споры – дело утомительное.
Игрейна собиралась уже возразить – дескать, ей это все интересно, – затем пожала плечами и протестовать не стала. Еще не хватало унижаться, выпытывая у мужа новости, точно ребенок, выпрашивающий сказку на ночь! Если придется узнавать о происходящем из уст рыночных сплетников, что ж, так тому и быть. Нынче вечером Горлойс от усталости с ног валится, мечтает он только выспаться и ни о чем больше.
Уже в глубокой ночи Игрейна лежала рядом с мужем, не смыкая глаз, и думала об Утере. Каково это – знать, что Амброзий выбрал в Верховные короли именно его, и понимать, что выбор этот придется отстаивать, и, возможно, мечом? Молодая женщина беспокойно заворочалась: не иначе, как Мерлин и впрямь наложил на нее чары, иначе отчего ей никак не удается выбросить Утера из головы? Наконец она задремала, и в стране снов она опять стояла в том самом яблоневом саду, где говорила с Утером наяву и где утирала ему слезы своим покрывалом. Но во сне Утер схватился за край ее вуали, притянул молодую женщину ближе и припал к ее губам, и в поцелуе этом заключалась неизъяснимая сладость – ничего подобного Игрейна не испытывала за всю свою жизнь с Горлойсом, и она почувствовала, как уступает поцелую, как все ее тело словно тает… Во сне она заглянула в серые глаза Утера и подумала: «До сих пор я была ребенком, вплоть до сего мгновения я понятия не имела, что значит быть женщиной».
