Гвидион позволил служанке снять с себя сапоги и забрать плащ для просушки, и вновь непринужденно откинулся на спинку стула.

– Как же это хорошо, матушка – вновь очутиться здесь…

Он поднес к губам кубок, над которым поднимался пар, и с удовольствием принялся пить.

– И ты раненый отправился в такую долгую дорогу, да еще по холоду? Тебе не терпелось рассказать какие-то важные новости? Юноша покачал головой.

– Вовсе нет. Я просто соскучился по дому, только и всего, – отозвался он. – Там все такое зеленое, пышное и влажное – и эти туманы, и церковные колокола… Я соскучился по чистому воздуху, крику чаек – и по тебе, матушка.

Он потянулся, чтобы поставить кубок, и Моргауза увидела змей на его запястьях. Она плохо разбиралась в мудрости Авалона, но знала, что змеи являются знаком жреца наивысшего ранга. Гвидион заметил ее взгляд и кивнул, но ничего не сказал.

– Уж не в Бретани ли ты обзавелся этим ужасным плащом из такой грубой пряжи, 4fo в нем пристойно ходить разве что слуге?

Гвидион коротко рассмеялся.

– Он защищает меня от дождя. Я получил его от великого вождя из чужедальних земель, сражавшегося в рядах легионов человека, что именовал себя императором Луцием. Люди Артура быстро с ним разделались и захватили богатую добычу – я привез тебе серебряный кубок и золотое кольцо, матушка.

– Ты сражался в войске Артура? – удивилась Моргауза. Ей бы и в голову никогда не пришло, что Гвидион пойдет на это. Юноша заметил ее изумление и снова рассмеялся.

– Да, я сражался под началом великого короля, породившего меня, – с презрительной усмешкой произнес он. – О, не бойся – я лишь выполнял приказ Авалона. Я позаботился о том, чтобы воевать вместе с людьми Кеардига, вождя саксов, заключившего союз с Артуром, и держаться подальше от короля. Гавейн меня не знает, а Гарету я старался не попадаться на глаза – ну, или кутался в плащ вроде этого. Свой собственный плащ я потерял в бою и подумал, что если я надену плащ цветов Лотиана, то Гарет непременно подойдет взглянуть на раненого земляка – вот я и взял этот…

– Гарет в любом случае не узнал бы тебя, – сказала Моргауза. – И я надеюсь, ты не считаешь, будто твой приемный брат способен выдать тебя?

Гвидион улыбнулся, и Моргауза подумала, что он по-прежнему похож на мальчика, некогда сидевшего у нее на коленях.

– Мне очень хотелось признаться Гарету, кто я такой, и когда я валялся, ослабев от раны, то едва не решился на это. Но Гарет – человек Артура, и он любит своего короля, это сразу видно. И я не захотел взваливать такую ношу на лучшего из моих братьев, – сказал он. – Гарет… Гарет – он ведь…

Он не договорил, но Моргауза поняла, что Гвидион хотел сказать; хоть он и был чужаком для всех, но Гарет оставался его братом и возлюбленным другом. Внезапно легкая улыбка, придававшая ему необычайно юный вид, сменилась ухмылкой.

– Пока я был в войске саксов, матушка, меня просто замучили вопросом, уж не прихожусь ли я Ланселету сыном! Сам я особого сходства не нахожу – но, с другой стороны, я же не так хорошо знаю, как выгляжу… Я ведь смотрюсь в зеркало лишь во время бритья!

– И, однако, – заметила Моргауза, – всякий, кто знаком с Ланселетом – и в особенности тот, кто знал его в молодости, – при первом же взгляде узнает в тебе его родича.

– В общем, примерно так я и выпутывался – начинал говорить с бретонским выговором и заявлял, что тоже прихожусь родней старому королю Бану, – отозвался Гвидион. – Я думал было, что наш Ланселет, к которому девицы так и липнут, должен был породить достаточно бастардов, чтоб люди не удивлялись, завидев похожее лицо. И что же? Как ни удивительно, но единственный слух такого рода гласил, что королева якобы родила сына от Ланселета и ребенка отдали на воспитание ее родственнице, которую поэтому и выдали замуж за Ланселета… Нет, вообще-то о Ланселете и королеве рассказывают множество историй, одна неправдоподобнее другой, но все сходятся в одном: любая женщина, сотворенная Господом, не дождется от Ланселета ничего, кроме любезных слов. Некоторые женщины даже вешались мне на шею, – дескать, раз они не могут заполучить самого Ланселета, так заполучат его сына… – Он снова ухмыльнулся. – Да, нелегко оставаться таким любезным, как Ланселет. Я люблю поглядеть на красивых женщин, но когда они начинают вот так вот гоняться за тобой… – и Гвидион забавно поежился. Моргауза расхохоталась.

– Так значит, друиды не отняли у тебя этих чувств, сынок?

– Вовсе нет! – отозвался Гвидион. – Но большинство женщин – просто дуры, и я предпочитаю не связываться с теми, кто ждет, что я буду с ней носиться как с единственной и неповторимой или платить за все ее прихоти. Ты привила мне отвращение к глупым женщинам, матушка.

– Жаль, что нельзя того же сказать о Ланселете, – заметила Моргауза. – Всем известно, что у Гвенвифар ума хватает лишь на то, чтоб держать свой пояс завязанным, – а если бы Ланселет постарался, то его и на это бы не хватило.

"У тебя лицо Ланселета, мальчик мой, – подумала она, – но ум у тебя материнский".

Словно услышав ее мысли, Гвидион поставил опустевший кубок и отмахнулся от служанки, кинувшейся было заново его наполнить.

– Хватит. Я так устал, что опьянею, если сделаю еще хоть глоток. Мне бы сейчас поужинать. С охотой мне везло, так что мясо мне осточертело – я хочу домашней еды, каши или лепешек… Матушка, перед тем, как уехать в Бретань, я виделся на Авалоне с леди Моргейной.

«И зачем же он сообщает мне об этом?» – подумала Моргауза. Что-то непохоже, чтобы он питал горячую любовь к родной матери. И внезапно ее кольнуло ощущение вины. «Конечно, я ведь позаботилась, чтобы он не любил никого, кроме меня». Что ж, она сделала то, что должна была сделать, и ни о чем не сожалеет.

– И как там моя родственница?

– На вид она немолода, – сказал Гвидион. – Мне показалось, что она старше тебя, матушка.

– Нет, – возразила Моргауза. – Моргейна младше меня на десять лет.

– Однако она кажется постаревшей и усталой, а ты… – Гвидион улыбнулся Моргаузе, и она внезапно почувствовала себя счастливой.

«Ни одного из моих сыновей я не люблю так крепко, как этого, – подумала она. – Хорошо, что Моргейна оставила его на мое попечение».