– Ну, все мы, конечно же, влюблены в Ланселета. Несчастный Ланселет! Как ему, должно быть, нелегко!

– Моргейна, ты совсем не ешь, – сказала Гвенвифар. – Может, тебе хочется чего-нибудь другого? Так я пошлю служанку на кухню. Хочешь ветчины или вина получше?

Моргейна покачала головой и положила в рот кусочек хлеба. Такое впечатление, что все это уже было с ней… Или ей это приснилось? Моргейна почувствовала приступ дурноты, и все поплыло у нее перед глазами. Да, если старуха-королева Северного Уэльса свалится в обморок, словно какая-нибудь беременная девчонка, вот уж они порадуются! Тогда им и вправду будет о чем посплетничать! Вогнав ногти в ладони, Моргейна каким-то чудом заставила дурноту немного отступить.

– Я и без того слишком много выпила вчера на пиру, Гвенвифар. Уж за двенадцать лет ты могла бы понять, что я не очень-то люблю вино.

– О, но вчера вино было хорошее! – сказала Моргауза и жадно причмокнула.

Гвенвифар тут же любезно пообещала непременно отправить бочонок такого вина в Лотиан, когда Моргауза решит вернуться домой. О Моргейне все позабыли – почти все. Слепящая боль охватила ее голову, словно веревка палача, – но Моргейна все равно почувствовала на себе вопросительный взгляд Моргаузы.

Беременность не скроешь… Хотя… А зачем ей таиться?

Она – замужняя женщина. Быть может, люди станут смеяться над старым королем Северного Уэльса и его пожилой женой, умудрившихся в столь преклонных годах заделать ребенка, но смех этот будет добродушным. И все же Моргейна чувствовала, что вот-вот взорвется от переполняющего ее гнева. Она казалась себе одной из тех огненных гор, о которых рассказывал ей Гавейн – тех, что находятся где-то в далеких северных землях…

Когда все дамы удалились и Моргейна осталась наедине с Гвенвифар, королева взяла ее за руку и виновато произнесла:

– Прости меня, Моргейна. У тебя такой больной вид… Может, тебе лучше вернуться в постель?

– Быть может, я так и сделаю, – отозвалась Моргейна. Она подумала: «Гвенвифар даже в голову не придет, что со мной такое. Если бы это случилось с ней, Гвенвифар была бы без ума от счастья – даже сейчас!»

Королева покраснела под раздраженным взглядом Моргейны.

– Извини, дорогая. Мне как-то в голову не пришло, что мои дамы примутся так изводить тебя… Мне бы следовало их остановить.

– Ты думаешь, меня волнует их болтовня? Они чирикают, как воробьи, и ума у них не больше, – презрительно произнесла Моргейна. – Но многие ли из твоих дам знают, кто настоящий отец моего сына? Ты заставила Артура исповедаться в этом – станешь ли ты доверять эту тайну еще и своим дамам?

Кажется, Гвенвифар испугалась.

– Мне кажется, это мало кому известно – только тем, кто был с нами в тот вечер, когда Артур признал Гвидиона. И еще епископу Патрицию.

Она взглянула на Моргейну, и Моргейна, сощурившись, подумала: «Как милостиво обошлось с ней время; Гвенвифар стала еще прекраснее – а я сохну, словно сорванная ветка шиповника…»

–  Ты выглядишь такой уставшей, Моргейна, – сказала Гвенвифар, и Моргейна вздрогнула от изумления: вопреки застарелой вражде, в голосе королевы тоже прозвучала любовь. – Пойди отдохни, милая сестра.

«А может, нас просто осталось слишком мало – тех, кто вместе встретил юность?»

Мерлин тоже постарел, и годы обошлись с ним отнюдь не так милостиво, как с Гвенвифар. Кевин еще сильнее ссутулился, а его жилистые руки походили на ветви старого, скрюченного дуба. Его и вправду можно было принять за гнома из подгорного племени, о котором повествовали легенды. И лишь руки его двигались все так же четко и красиво, несмотря на искривленные и распухшие пальцы. И при виде этого изящества Мор-гейне вспомнились былые времена, – как она училась у него игре на арфе и языку жестов.

Моргейна предложила ему вина, но Кевин грубовато отмахнулся и, по старой привычке, тяжело опустился в кресло, не ожидая ее дозволения.

– Моргейна, ты не права. Тебе не следует изводить Артура из-за Эскалибура.

Моргейна понимала, что голос ее звучит резко и сварливо, но ничего не могла с этим поделать.

– Я и не ожидала, что ты меня одобришь, Кевин. Ты, несомненно, считаешь, что Артур хорошо обращается со Священной реликвией.

– Я не вижу в его деяниях ничего дурного, – сказал Кевин. – Все Боги суть один Бог – это говорил еще Талиесин, – и если мы объединимся в служении Единому богу…

– Но именно с этим я и борюсь! – возразила Моргейна. – Их бог станет Единым – и единственным – и вытеснит даже самую память о нашей Богине, которой мы поклялись служить. Послушай меня, Кевин, – неужто ты не видишь, насколько сузится мир, если вместо многих Богов останется один? Я считаю, что это неправильно – обращать саксов в христианство. Я думаю, что те старые священники из Гластонбери были правы. Зачем нам всем встречаться в загробной жизни? Почему не могут существовать разные пути? Пусть саксы идут своей дорогой, а мы – своей. Пускай последователи Христа почитают его, если им так хочется, – но не мешают остальным чтить своих богов…

Кевин покачал головой.

– Не знаю, милая. Мне кажется, теперь люди стали по-иному смотреть на мир. Они считают, что одна истина непременно должна вытеснить другую и что лишь их истина верна, а все прочие – лживы.

– Но жизнь отнюдь не так проста! – воскликнула Моргейна.

– Я это знаю, ты это знаешь, и когда пробьет должный час, священники тоже это узнают, Моргейна.

– Но если к этому моменту они изгонят все чужие истины, будет слишком поздно, – сказала Моргейна.

Кевин вздохнул.

– Бывают решения судьбы, которые никому из людей одолеть не дано, Моргейна. Я боюсь, что именно с этим нам и придется столкнуться.

Его узловатая рука коснулась руки Моргейны. Никогда прежде Моргейна не слышала в голосе Кевина такой нежности.

– Я не враг тебе, Моргейна. Я знаю тебя еще с тех пор, как ты была юной девушкой. А потом… – Кевин умолк и тяжело сглотнул. – Я люблю тебя всем сердцем, Моргейна. Я желаю тебе лишь добра. Было время… О, это было очень давно, но я и поныне помню, как любил тебя и каким это было великим даром – возможность сказать тебе о своей любви… Люди не в силах бороться ни с движением светил, ни с судьбой. Быть может, если бы мы раньше обратили саксов в христианство, то те же самые священники построили бы часовню, в которой они могли бы молиться бок о бок с Талиесином. Но наша слепота помешала этому, и теперь нам приходится иметь дело с фанатиками вроде Патриция, которые в гордыне своей видят в Творце лишь карающего Отца солдат – но не любящую Мать всех тварей земных… Говорю тебе, Моргейна: они – словно волна, и они сметут любого, кто попытается противостоять им.