– Все ничего не знают. И не хотят знать, – безнадежно подытожил Руткин. – Ладно, прощай. Что говорить… – И он, сгорбленный, жалкий, всеми отвергнутый, повернулся уходить.

– Постой, Яша! – Голос Машеньки сделался вдруг бодрее.

– Ну, что?.. – Руткин продолжал разыгрывать несчастного гонимого, но все же любопытство пересилило, и он покосился назад.

– Вот, у меня есть немного… – Она с лихорадочною поспешностью, словно боялась, что он не будет ждать, достала из кармана маленький кошелечек и высыпала на ладошку содержимое. В кошельке оказалось несколько луидоров и еще какая-то серебряная мелочь. Машенька протянула ему деньги и покраснела, полагая, что может нанести человеку оскорбление, предложив ему невеликую в общем-то сумму. Он вправе будет отнестись к этому, как к постыдной милостыне. Машенька не смела поднять на Руткина глаз. И была готова, как крест свой, вынести возможный его безмолвный и гордый исход.

– Давай, – произнес Руткин так, будто ему приходилось преодолевать гадливость.

Машенька сразу оживилась. Глаза ее загорелись радостным и благодарным светом. Разве может он ее унизить своим отказом! Он, как человек благородный, скорее предпочтет сам унизиться!

– Вот… Всего только… – с виноватою улыбкой говорила Машенька, пересыпая монетки ему в руку. – Но скоро у меня должны появиться кое-какие деньги.

– Когда? – сразу спросил Руткин с деловою интонацией в голосе.

– Василий Никифорович послезавтра уезжает в Москву. Он… оставит мне денег… – Говорить это ей было неловко. Для всякого, наверное, уже очевидно, что она далеко не только учительница в доме Дрягалова. И для Яши, конечно, тоже.

– Ладно. На днях зайду, – сказал Руткин.

Больше ему здесь делать было нечего. Сегодня, во всяком случае. Но он скрепя сердце решил еще немного задержаться, чтобы, в благодарность за Машенькино посильное участие, сказать ей какую-нибудь любезность, расспросить ее о том о сем – в общем, показать как-то свою заинтересованность к ней.

– Как ты живешь, Мария? – спросил он, стараясь говорить неравнодушно.

– Мне жаловаться грешно…

– Ты не нуждаешься, я вижу…

– Пожалуй что…

– А это главное. Ну я пошел. Оревуар. – Но тут он вспомнил спросить еще: – А это твой, наверное, ребенок, что служанка держала?

– Да, – радостно ответила Машенька. – Это моя Людочка. Наша, с Василием Никифоровичем, – немного смущаясь, добавила она. Машенька решила открыть уж все карты старому своему товарищу, чтобы не оставалось трудных недомолвок.

– Ясно, – задумчиво проговорил Руткин. – Ну все. Привет. – И уже больше ничего не сказав, он ушел.

Дрягалова Машенька нашла в детской. Он сидел возле крошечной кроватки и смотрел на спящую дочку. Иногда, если девочка во сне шевелила головкой или причмокивала губками, он осторожно покачивал кроватку. Машенька села рядом с Василием Никифоровичем и взяла свободную его руку в свои маленькие ручки. Дрягалов знал наверно, что она ни о чем его не спросит, прежде чем он сам не заговорит о случившемся. Он незаметно, одними глазами, улыбнулся, вспомнив, какою вольтерьянкой появилась она у него в доме. Но то все было напускное и чужое. А русская-то исконная натура все одно берет свое. Он обнял Машеньку и поцеловал ее в волосы.

– Ты верно все думаешь о давешней сваре?., да, Мань?.. – зашептал ей на ушко Дрягалов.

– А о чем я еще могу думать? – так же шепотом отвечала Машенька. – В доме натуральное побоище учинилось. Как можно?!

Дрягалов спрятал лицо к ней в волосы, чтобы посмеяться тихонько.

– А коли добром не понимает проклятый, как быть?

– А что он не понимает? ты можешь сказать?

– Не. Не скажу. Ты не серчай, пожалуйста, но не скажу.

– Во всяком случае, мне ясно, что приходил он просить денег.

– А то зачем еще!

– И ты гонишь его взашей. Хотя прежде ссужал им безвозмездно. Согласись, Василий Никифорович, это выглядит странно.

– Ничуть…

– Но тогда что же?

– Ну считай, что невзлюбил я его очень. И больше мне сказать тебе нечего.

– Как знаешь. Но что за вид у него! Совершенный мизерабль. И как он вообще оказался во Франции? – рассуждала Машенька, не чая услышать от Василия Никифоровича каких-либо объяснений. – Он и по-французски-то не знал. Удивительно все это.

– Да, удивительно, – сочувственно подтвердил Дрягалов.

– Уж ты как знаешь, Василий Никифорович, но я дала ему немного денег. Сколько у меня было… франков, может быть, около ста. Но надолго ли их ему?.. – сама себя сокрушенно спросила Машенька.

«Где там надолго! – подумал Дрягалов. – Через два дня за прибавкой жди Теперь кувшин повадится по воду ходить. Без меня он тут до самых до ее колечек доберется! до сережек! Нынче не отдала – так верно не додумалась впопыхах. А погодя отдаст. Непременно отдаст. Уж такая в ней натура. Да разве беда только, что он побираться теперь сюда будет приходить? – он же придумает, единственно ради ее денег, учинить здесь бунтарскую шайку из таких же бродяг, как сам, а она, по простосердию своему, натурально, будет благодетельствовать им. Сибири миновала, дуреха, так во французскую каторгу пойдет, за море!»

Как же пожалел Дрягалов, что попустил Машеньке остаться с Руткиным наедине! Не хотелось лишний раз притеснять ее покорствованием. Тем более что казалось, корысти-то от нее тому нет никакой. Но верно говорят: голодный француз и вороне рад. Несколько франков да выклянчил. Не погнушался.

– Со мною в Москву поедешь, – объявил Дрягалов. – Собирайся ужо.

Если бы Дрягалов вчера сказал, что они поедут в Москву вместе, Машенька была бы очень даже счастлива. Сильно уж истомилась она в этой комфортной ссылке, как сама называла свое парижское жительство. Машенька и просилась поехать с ним, но он не позволил, сказав, что здесь и ей, и дитю будет оставаться спокойнее. Не срок еще возвращаться ей в Москву. Но сегодня он уже считает, что возможные московские беспокойства меньшее для них зло, нежели беспокойства парижские. Отчего переменились его намерения, вполне очевидно.

Без сомнения, причиною тому сегодняшний случай. Значит, он боится оставлять ее вблизи нежданно-негаданно объявившегося Руткина.

– Ты боишься его? – спросила Машенька.

Дрягалов вздрогнул даже от такого вопроса. Почему Машенька поняла, что попала в точку.

– Ты чего говоришь, матушка?! Окстись! – зло зашипел Дрягалов. – Да кабы такое дело, я б в живых не оставил нехристя. Убил бы. Ей-ей. Я боюсь его!.. Сказать так!.. Это надо!..

– А тогда не ревнуешь ли ты, часом? – Машеньке стало веселее, потому что происходящее как будто начало проясняться.

Но для Дрягалова такой поворот оказался исключительно счастливою находкой. И он моментально сообразил, что именно эту иллюзию и надо в Машеньке поддерживать. Пусть ее думает, что-де старый дурак, помимо множества своих чудачеств, стал еще и ревнивцем.

– Еще не лучше! – делано возмутился он. – Пустое ты все говоришь.

Машенька улыбнулась и кокетливо положила ему на плечо локоток. Какой же он милый, думала она. Уже и потерялся, только что его раскусили. И ее охватил небывалый к нему прилив нежности.

– Конечно, мы поедем в Москву. Поедем. – Машенька сказала это так, как любомилостивые родители говорят своим детям, уступая, по обыкновению, какой-либо их просьбе. Она обняла Дрягалова за шею и, заглянув ему в глаза с тем многозначительным женским бесстыдством, что не может не доставлять всякому приятного волнения, с силой впилась в его губы.

Назавтра, с утра, Дрягалов послал человека взять для Машеньки с малышкой и для ее горничной компартиман в первом классе. Сами же они с Машенькой и с Димой отправились телеграфировать в Москву о своем приезде. Возвратились они не скоро. Потому что Машенька с Димой уговорили Василия Никифоровича подольше погулять напоследок. Они дошли пешком до самого Булонского леса. Там они катались на лодке на прудах, потом обедали в кафешантане. Если бы не тревога по московским неприятностям, то они были бы счастливы почти также, как в предыдущие дни. Во всяком случае, у Дрягалова поубавилось раздражения от вчерашнего инцидента. Но дома их ждала новая незадача.