«Где он сейчас, тоже с уверенностью сказать нельзя! — Морщу лоб от тяжелых мыслей. — Оптимально занять позицию прямо здесь, на вершине холма, и ждать, как будут разворачиваться события. К вечеру подойдут остальные отряды Соболя, и будет больше информации».

Решив, показываю Калиде на вершину холма.

— Ставьте лагерь там и готовьтесь к бою! Встретим германцев со всем нашим русским гостеприимством!

Калида усмехнулся в усы, а Соболь радостно осклабился.

— Это мы завсегда готовы!

Тронув повод, Калида развернул коня к отдыхающим бойцам, а я перевел взгляд на герцога. Этот человек — сейчас самое слабое мое звено. Вывести полностью его из боя я не могу, у противника и так подавляющее преимущество в коннице. Три сотни тяжело бронированных всадников мне нужны как воздух. Это тот козырь, который может решить исход битвы, но могу ли доверять этому человеку⁈ Удар в спину в самый ответственный момент может мгновенно превратить любую выигрышную ситуацию в безвозвратно потерянную!

Смотрю ему прямо в глаза, и Людвиг не отводит взгляд. Вытянутое лицо с жесткими скулами и волевым подбородком. Длинные светлые волосы оттеняют яркие голубые глаза.

«Настоящий ариец, мать его! — Беззлобно выругиваюсь про себя. — Что мне с тобой, ариец, делать-то⁈»

Этот вопрос, видать, написан на моем лице, потому как герцог вдруг горделиво вскинул голову.

— Ты можешь не сомневаться ни во мне, ни в моих людях! Я привык держать данное мною слово!

«Может быть и так, — иронично усмехаюсь про себя, — вот только я-то твоих привычек не знаю!»

Просто слово это одно, а когда оно подкреплено личным интересом, это уже совсем другая история. Поле боя для этого герцога станет моментом истины, после которого у него уже не будет обратного хода, но до этого на его решение могут повлиять десятки всевозможных факторов. Тысячи причин, о которых я понятия не имею, потому как совсем не знаю этого человека.

«Или кое-что знаю, — вспоминаю ночь покушения, — он любит сам принимать решения и не выносит грубого давления. Попытка подставить его под обвинение в убийстве посла привела к совершенно обратным последствиям».

Внезапно меня осеняет одна идея, и я изображаю на лице самое искреннее простодушие.

— Я верю тебе, Людвиг! — Выдерживаю паузу и добавляю. — Я верю, что тебя нельзя ни купить, ни запугать! Я верю, а вот кое-то в Риме не верит!

В направленных на меня голубых глазах вспыхивает немой вопрос. «Что это значит⁈ Объяснитесь!»

Изображаю крайнюю задумчивость, словно бы решаю, говорить или нет, а потом со вздохом решаюсь.

— Я не хотел расстраивать тебя, Людвиг, но вчера мне пришло известие от Бурундая. Его люди перехватили посланца Святого престола к твоему брату Генриху. В нем много обвинений в твой адрес, герцог, которые я не буду сейчас перечислять. Кроме них, там еще очень много посул Генриху на тот случай, если он разорвет ваше соглашение о разделе герцогства и нападет на тебя. Ему обещают твой титул курфюрста, поддержку всех епископов Баварии, ну а в довесок княжество Штирию, и спорные земли в Пфальце.

По лицу герцога пробежала волна гнева, но он сдержался и, молча рванув повод, погнал коня к своим всадника.

Глядя ему в спину, я испытываю сейчас двойственные ощущения. С одной стороны я только что обманул, вроде бы, хорошего человека, оболгал его брата, а с другой… Как всегда, дорога в ад вымощена благими намерениями! Поэтому не буду говорить, что хотел как лучше. Нет, буду честным, я хотел и использовал известные мне качества человеческой натуры в своих интересах, дабы взбешенный очередным коварством Ватикана Людвиг не пошел на предательство. Плохо это или хорошо⁈ Не знаю! Думаю, многие меня осудят, скажут, мол неприлично, аморально и какой-нибудь эпитет найдут. Только я давно такими категориями уже не меряю! Я сужу только в одной плоскости, пойдет мой поступок на пользу тому делу, что я затеял, защитит он тех людей, что доверили мне свои жизни и имущество, или нет. А герцог⁈ Ну чтож, ежели не подведет, то извинюсь и совру еще раз, мол ошибка вышла, прости друг! А ежели не поможет психология, то… Пока еще не решил, но в любом случае понятно, за вельможным союзником нужно будет следить в оба. Риск тут слишком высок, и лучше переборщить, чем недоглядеть!

Середина Апреля 1258 года

На северном пологом склоне холма Эбенхюгель выстроились все шесть бригад полка. Вместе с Петром Рябым и Калидой иду вдоль замершего строя. Начинаем с порядков первой бригады.

Шесть взводных шеренг первой и второй рот пикинеров, за ними в затылок две роты алебардщиков. Три шага расстояния и еще одна такая же колонна второй бригады. Все размерено до метра, как сотни раз на учениях. Общий фронт бригады — пятьдесят один шаг. Ровно на такую же длину позади ротных колон выстроены пять боевых фургонов. Фургон, пят шагов, следующий, еще пять шагов, и так далее. Арбалетчиков сейчас там нет, они должны отойти туда после первого залпа. На начало боя все пять стрелковых взводов выстроены цепью перед пехотным строем.

Командир первой бригады, капитан Петр Сысой докладывает о готовности.

Я этого крепкого сурового мужика знаю хорошо, он из учеников моей первой школы. Начинал еще против литвы подо Ржевом.

Поэтому сейчас, всматриваясь в обветренное напряженное лицо, позволяю себе въедливую усмешку.

— Ну что, Петр, не тушуются бойцы-то твои перед германцем⁈

— Да неее, господин консул! — Тот радостно скалится мне в ответ. — Нам шо германец, шо еще кто, без разницы! Пусть подходят, всех кровушкой умоем!

Бравый тон капитана меня радует, и я оборачиваюсь к Калиде.

— Видал! Богатыри!

Не ожидая ответа, шагаю дальше. Вторая бригада, как брат близнец, застыла в точно таком же порядке. Еще один доклад, и перехожу к третьей. Затем четвертая, пятая и последняя! В целом я доволен, порядок, выправка, настроение, все на высоте! Особого волнения не видно, да и новичков в строю нет. Все уже обстреляны и не раз.

Закончив осмотр пехотных бригад, прохожу за линию фургонов к артиллерийским позициям. Копать горку под каждое орудие при таком узком фронте не имело смысла, поэтому в десяти шагах от фургонов выкопан общий ров с валом. На нем установлена вся имеющаяся у меня огневая мощь. Восемнадцать баллист, две пушки и три ракетных лафета.

Быстро шагаю вдоль артиллерийских порядков, придирчиво осматривая каждое орудие. Капитан Семен Греча, не отставая, тараторит мне на ухо.

— Весь склон промеряли еще с вечера. Вехи выставили, каждую голубушку пристреляли!

Говоря, он всякий раз либо поглаживает чугунный ствол пушки, либо ласково похлопывает по деревянным брусьям баллист, чем заставляет меня улыбнуться.

«Ишь, как он про них ласково!»

Закончив осмотр, иду к командному пункту. Он оборудован здесь же на валу, как на самой высокой точке. Там меня уже ждут Соболь и герцог Баварский. Их конные сотни скрыты на другой стороне холма, но сами они должны быть всегда под рукой. Кавалерии у меня в десять раз меньше, чем у противника, и потому вводить ее в бой надо очень аккуратно и только в решающий момент. Выставить ее сейчас на фланги при таком тотальном превосходстве врага означало бы потерю конницы в первые же минуты боя.

Кивнув на приветствие обоих, перевожу взгляд туда, где на другом конце поля концентрируется противник. Разведка уже дала мне примерные цифры. Кроме полутора тысяч пехоты и пятисот всадников под знаменами маркграфа Бранденбурга, там еще не менее трех тысяч тевтонов и войско Познанского князя Болеслава Набожного. Прошлой осенью этот князь не стал испытывать судьбу в бою против тумена Балакана и убег под защиту ордена. Ныне же, видать, очухался и присоединился к коалиции. С ним пришло около тысячи пешего ополчения и примерно двести всадников его личной дружины.

«Итого, — мысленно подвожу итог, — против моих четыре с половиной тысяч на той стороне чуть больше шести, причем почти половина из них тяжелая конница. Из которой две тысячи — это тевтонские рыцари!»