Доблесть — способность познать настоящую цену богатства;

Доблесть — то почитать, что действительно чести достойно,

И неприятелем быть людей и нравов зловредных,

А покровителем быть людей и нравов достойных,

Их возвеличивать, их поощрять, их делать друзьями;

Сосредоточивать мысль всегда на пользе отчизны,

После — на пользе родных, а потом уж на собственной пользе[585]

4. Из этих определений, которые кратко привел поэт, Марк Туллий, следуя стоику Панетию,[586] вывел обязанности для жизни и представил их в трех разделах. Что они весьма ложные, мы скоро увидим, так что станет ясно, насколько важно для нас божественное достоинство, которое открыло нам истину. 5. Добродетель, говорит он, есть знание добра и зла, того, что позорно и славно, что полезно и бесполезно.[587] Он мог дать определение короче, если бы сказал только о добре и зле, ибо не может быть ничего полезного и славного, что не было бы добрым, и ничего бесполезного и позорного, что не было бы злым. Это видели и философы, и тот же самый Цицерон обнаружил это в третьей части вышеназванного труда. 6. Однако знание не может быть добродетелью, поскольку оно не находится внутри нас, но пришло к нам извне. Что же может переходить от одного к другому, не является добродетелью, так как добродетель у каждого своя. Итак, знание является заслугой другого, поскольку заключено в слушании, добродетель же — целиком наша заслуга, так как заключена в стремлении совершать добро. 7. И вот как в путешествии нет никакой пользы от знания дороги, если сил идти нет, так же нет никакой пользы от знания, если недостает собственной добродетели. 8. В самом деле, обычно даже те, кто грешат, пусть и не до конца, все же знают, что хорошо и что плохо, и всякий раз, когда поступают дурно, знают, что совершают прегрешение, и потому стараются его утаить. 9. Но поскольку природа добра и зла не скрывает их, они одолеваются дурным стремлением к прегрешению, поскольку им недостает добродетели, т. е. стремления к совершению правильного и достойного. 10. Итак, из этого становится ясным, что одно является знанием добра и зла, другое — добродетелью; ясно, что может быть знание без добродетели, как это было у многих философов. А поскольку правильно, что [именно] ты виноват, что ты не поступаешь так, как, ты знаешь, достойно, то справедливо, что наказываются превратная воля и порочная душа, которую не может спасти [от наказания] никакое незнание. 11. Стало быть, как добродетель не является знанием добра и зла, так добродетель является совершением добра и несовершением зла. И все же знание так связано с добродетелью, что знание идет впереди нее, добродетель же следует за знанием, так как нет никакой пользы от знания, если за ним не будет действия.

12. Гораций чуть лучше сказал:

Шаг к добродетели первый — стараться избегнуть порока,[588]

но нелепо, что добродетель он определил через противоположность, как если бы сказал: «добро есть то, что не является злом». Ведь если бы я не знал, что является добродетелью, то не знал бы и того, что является пороком. Итак, и то и другое нуждается в определении, так как природа мира такова, что неизбежно либо известно и то и другое, либо не известно ни того, ни другого. 13. Но мы сделаем то, что должен был сделать он, [Гораций]. Добродетель состоит в том, чтобы подавлять гнев, унимать жадность, охлаждать сладострастие. Это и значит избегнуть пороков. Ибо почти все, что происходит несправедливого и нечестивого, берет начало из тех страстей. 14. Ведь если будет сдержана сила того порыва, который называется гневом, утихнут все конфликты между людьми, никто не будет строить козни, никто [никому] не будет причинять вреда. 15. Также если будет умерена жадность, никто не будет разбойничать ни на земле, ни на море, никто не поведет войска грабить и опустошать чужое. 16. Также если будет усмирен пыл сладострастия, человек всякого возраста и пола сохранит свою нравственную чистоту, никто не претерпит и не совершит ничего срамного. 17. Стало быть, когда с помощью добродетели будут успокоены те страсти, всякое преступление и всякая гнусность удалятся из жизни и обычаев людей. Смысл этого усмирения порывов и страстей состоит в том, чтобы мы всякий раз поступали правильно. 18. Следовательно, весь долг добродетели заключается в том, чтобы мы не грешили. Этого совершенно не может исполнить тот, кто не знает [Всевышнего] Бога, поскольку незнание Того, от Кого происходит добро, неизбежно ввергает незнающего в пороки.

19. Итак, чтобы короче и нагляднее разграничить обязанности двух вещей, уточню, что знание является познанием Бога, добродетель же — служением Богу. В первом заключена мудрость, во второй — справедливость.

6. 1. Я сказал, во — первых, что знание добра не является добродетелью, во — вторых, что является добродетелью и в чем она состоит. Теперь следует, чтобы я кратко показал, что философы не знали, что является добром и злом, ведь уже достаточно было сказано об этом в третьей книге, когда я рассуждал о высшем благе.[589] 2. Они ведь не знали, что является высшим, и неизбежно блуждали в прочих благах и бедах, которые не являются высшими. Этого не может уяснить тот, кто не знает самого источника, из которого они происходят. 3. Источником же блага является Бог, а источником зол, разумеется, тот вечный враг божественного имени, о котором мы неоднократно говорили. Из этих двух начал проистекают и добро, и зло. 4. То, что происходит от Бога, служит тому, чтобы стяжать бессмертие, которое, в свою очередь, является высшим благом. То, что идет от того врага, служит тому, чтобы человека, оторванного от небесного и погруженного в земное, обречь на вечную муку, что является высшим злом. 5. Итак, неужели есть сомнения в том, что все те, кто не знали ни Бога, ни Его противника, не ведали, что является добром и злом? 6. И вот они связывали предел блага с телом и этой краткой жизнью, которая, разумеется, неизбежно угасает и заканчивается, и они не видели дальше, но все их предписания и все, что включает благо, относятся к земле и лежат, [так сказать], в грязи, так как умирают вместе с телом, которое является землей. 7. Ибо все эти предписания относятся не к устроению жизни человека, но к поиску и приумножению богатств, почестей, славы и могущества. Все это столь же смертно, как и те сами, кто стремится их себе стяжать. Оттого и следующая строка:

Доблесть — предел полагать и меру нашим желаньям.[590]

8. Ибо философы предписывали, каким образом и какими способами следует приобретать добро, ибо видели, что обычно его наживают дурным образом. Но добродетель такого рода не соответствует разумному человеку, ибо не является добродетелью стяжание богатства, ни обретение которого, ни обладание которым не зависят от нас. Итак, в стяжании и обладании [земными благами] больше злого, чем доброго. 9. Стало быть, не может добродетель заключаться в поиске того, в пренебрежении чем состоят сила и смысл [самой] добродетели. И она не относится к тому, что должно попираться и изгоняться великой и выдающейся душой. Нельзя, чтобы душа, созданная для небесных благ, отвлекалась от своих бессмертных богатств ради стяжания этих тленных благ. Напротив, смысл добродетели состоит прежде всего в приобретении того, что не мог бы у нас отнять ни один человек, ни даже сама смерть. 10. Итак, если бы они считали так, то следующая строка была бы верной:

Доблесть — способность познать настоящую цену богатства.

Эта строка имеет приблизительно тот же смысл, что и первые две. Однако ни сам Луцилий, ни какой‑либо другой философ не могли знать, ни какова эта награда, ни что она собой представляет. Ибо этот поэт и все те, кому он следовал, полагали, что нужно правильно пользоваться богатствами, т. е. быть благоразумными, не устраивать пышных пиров, не раздавать беспечно семейное добро, не тратить его на бесполезные или непристойные вещи. 11. Возможно, кто‑нибудь скажет: «Ты что? Неужели ты отрицаешь, что это добродетель?» Я, конечно, не отрицаю, ибо, если бы я отрицал, показалось бы, что я одобряю обратное. Но я отрицаю, что эта добродетель является истинной, ибо она не небесная, а целиком земная, к тому же она не дает ничего, кроме того, что пребывает на земле. Что же означает правильно пользоваться богатствами и какой результат следует ждать от них, я покажу более ясно, когда буду говорить о долге благочестия.[591]