Анна увидела круглую сводчатую комнату без окон. Свет в ней шел только от жарко полыхавшего очага, заслоняемого от Анны двумя силуэтами, в которых она с ужасом узнала Джона Дайтона и Майлса Фореста. В комнате, видимо, было жарко, и их торсы были обнажены. Дайтон и Форест резались в кости. Форест с хрустом жевал яблоко, а немного в стороне, облокотясь о стену, со скучающим видом стоял Роберт Рэтклиф в парадном одеянии из темного шелка. А подле него на ларе… Анна вцепилась в каменный подоконник, чтобы не упасть. Там была ее дочь.

Кэтрин, как и Рэтклиф, все еще была празднично одета. Ее блестящее розовое платье казалось цветком среди железного хлама. Ибо Анна не сомневалась, что эта комната – комната пыток. Ее девочка, видимо, находилась здесь давно – у нее было усталое, сонное личико, высокий, весь в воздушном муслине эннан начинал клониться, когда она задремывала. В руках у Кэтрин также было недоеденное яблоко.

Дайтон привстал, запихивая обратно кочергой выпавшее из огня полено. Кэтрин на мгновение очнулась. Откусила кусочек яблока и, повернувшись к Рэтклифу, протянула:

– Сэр Роберт, я устала! Сколько мы можем здесь сидеть? Здесь темно и противно, и я хочу спать.

Несмотря на то что она продолжала жевать, в голосе ее звучали властные нотки.

Рэтклиф повернулся к ней.

– Еще немного, ваше высочество. Скоро сюда придут их величества, они и решат, где вы будете сегодня ночевать.

Кэтрин сердито заболтала ногами, постукивая башмачками по ларю.

– Это ужасно, что меня заставляют ждать именно здесь. Я хочу спать!

Ричард притворил окошко и, вопросительно улыбаясь, посмотрел на королеву.

– Итак, любовь моя, мы отпустим это дитя или вы стремитесь к тому, чтобы ее окончательно лишили сна мои люди?

У Анны горло перехватил болезненный спазм. Дышала она с трудом, в ушах стоял гул.

– Вы не посмеете, – наконец выдавила она. – Вы объявили Кэтрин своей дочерью, и теперь она под вашей защитой!

Ричард чуть поморщился.

– Давайте все-таки не станем выяснять, что я посмею, а что – нет. Когда-то я сумел убедить брата-короля в необходимости шантажировать вашей жизнью самого Делателя Королей. И если бы вы не сбежали тогда с Майсгрейвом – поверьте, старый Медведь сам приполз бы к нашим ногам. Он ведь отлично понимал, что если не Нэд – да смилуется Господь над его грешной душой, – то уж я не премину исполнить свою угрозу. Поэтому не упрямьтесь, Анна. Уж если я не убоялся взять на душу такой грех, как внезапно усилившаяся лихорадка короля Эдуарда, то меньше всего меня будет беспокоить, если окажется, что моя незаконнорожденная дочь скончается после пира от желудочной хвори.

Анна обессиленно прислонилась к сырой стене.

– Вы исчадие ада! Я проклинаю вас!

– Сколько угодно, моя дорогая, сколько угодно. Однако давайте-ка все-таки решим – подвергнем ли мы сегодня пыткам эту ничего не понимающую девчушку, отдадим ли ее потешиться моим парням, или она мирно отправится к себе в опочивальню?

– Она ведь называет вас отцом! Она привязалась к вам!

– Тем прискорбнее, если вы вынудите меня поступить не по-христиански. В остальном я… – И он повторил жест Понтия Пилата, умывающего руки.

Анна закрыла глаза.

– Разве вы не боитесь кары небесной, Дик? Ваши преступления безмерны, а над нами есть Бог, который видит все.

На какое-то мгновение Ричард перестал улыбаться, со злобой взглянул на нее.

– Я все равно не отступлю, Анна. Лавина двинулась, и не мне останавливать ее. Решайте сами, запятнает ли мою совесть еще одно преступление. Но не надейтесь испугать меня карой Всевышнего. Теперь решать вам, моя королева!

Анна задыхалась. Эти проклятые каменные стены кругом… Ловушка, в которой оказалась вся ее жизнь.

– Хорошо. Чего вы хотите?

– Вот это уже разумные речи. – Ричард с довольным видом поправил тяжелую цепь на груди. – Я требую от вас полного повиновения. Я требую, чтобы вы вновь стали преданной женой, начисто выбросив из головы все эти нелепые планы мщения. Я требую, чтобы вы сохранили наш сегодняшний разговор в тайне и по-прежнему оставались доброй и мудрой королевой, которой я мог бы гордиться. Вы обещаете мне это? Вы клянетесь?

– Да.

– Также я требую, чтобы вы и в мыслях не держали отказать мне от ложа, а пуще того – вести подстрекательские речи против меня. Вы будете жить там, где я прикажу, и выполнять то, что я прикажу…

Его голос казался Анне то оглушительным криком, то зловещим шепотом, раздающимся внутри ее головы. Головной убор показался ей вдруг нестерпимо тяжелым, словно налитым свинцом, и ей стоило неимоверного труда удерживать голову.

– Вы обязуетесь… Вы клянетесь… Вы отказываетесь… – гремел медью шепот короля у нее в мозгу. Потом возник еще один звук – тонкий, пронзительный, едва уловимый для уха, и сейчас же она увидела свод над головой, увидела искаженное лицо Ричарда. Новый звук усилился, превратился в стон, в нечеловеческий вопль. Она едва осознавала, что это кричит она сама, что этот крик рвется из глубины ее души, ее сердца, где полыхает черно-алый летучий огонь, сжигающий ее изнутри. И, уже ничего не осознавая, она кинулась в эту кипящую адскую бездну, словно там могла обрести спасение.

Ей было душно, но порой ее охватывал холод, так что она стучала зубами, ища хоть искру тепла в окружавшем ее мраке. Слышался какой-то гул, порой переходящий в голоса. Один раз она различила голос Томаса Стенли. Что-то сказала ему, кажется, назвала по имени… У него были мягкие руки, они касались ее лица. Мягкие, как и его душа. Он всегда уступал – ее отцу, Эдуарду Йорку, своей жене, Ричарду Глостеру…

– Утопить душу в вине – это не выход…

Кажется, это тоже сказала она. Анна открыла глаза. Стенли рядом не было, возле ее ложа стоял Уильям Херберт. Прекрасный, как ангел.

– Ты пришел за моей душой?..

– Похоже, она приходит в себя.

Над ней склонился худой человек с длинным, чуть искривленным носом и серыми глазами в рыжую крапинку. Этот человек – Уильям Хобс, врач, отравивший короля. Анна вдруг вспомнила все. Она – жена убийцы Филипа. Ей вновь стало душно, голову сдавил чугунный обруч.

– Я дал ей питье.

– Леди Анна! Ваше величество… Вы слышите меня?

«Уил… Уил, береги Кэтрин…»

Она не знала, произнесла ли она это, ибо гудящая тьма вновь поглотила ее. Смутный инстинкт подсказывал: там, во мраке, – покой, там можно скрыться от невыносимой правды. Там она найдет Филипа, падет перед ним на колени и станет молить прощения за то, что неверно истолковала знаки небес в ту ночь, когда решила стать женой убийцы. Кажется, снова грохочет гром! У нее раскалывается голова. Филип, ты говорил – нет! нет! Ты являлся во сне Кэтрин, ты предупреждал, чтобы мы не предавали тебя. Глупая маленькая Кэтрин… Она сидит на сундуке и ест яблоко. А рядом жаровня. Они сожгут девочку! О, какой огонь! Жара! Нестерпимая жара!

– Воды! Умоляю, воды!

Она пьет. Прекрасная прохладная влага! И ласковый голос рядом:

– Моя бедная королева! Прости меня, если сможешь…

Она поднимает тяжелые веки.

– Дебора… Как хорошо, что ты со мною. Оставайся здесь, не уходи…

– Нет, нет! Я не уйду.

Она чувствует легкое пожатие руки и успокаивается. Дебора… Он убил и твоего мужа. Он убил многих. Я хочу плакать с тобою, поплакать – и ничего больше. Слезы… Снова дождь и грохот грома. Сами небеса сказали – нет… Ночь, шум дождя. Еще можно что-то изменить. Она убьет Ричарда…

Шаги. Она знает, что это шаги Филипа. Сейчас откроется дверь, и он, нагнув голову, войдет в комнату «Леопарда». Грохочет гром, хлещет дождь. Тень Ричарда надвигается на нее. Шаги удаляются. Он видел, как она венчалась с горбуном…

– Филип! Вернись, Фил!..

Она пытается бежать по темному коридору за ним. Как здесь холодно! Она догонит его, укроется в его объятиях, согреется. Какие-то люди встают между ними. Жуткие маски хохочут, обнажая желтые клыки. Все они здесь, ее враги – Дайтон, Тирелл, Матильда Харрингтон, архиепископ Кентерберийский в митре и с короной в руках, трясет старческой головой Джон Кэнделл. Это враги. Дебора, прогони их, мне страшно… С ними сам Сатана!