Лекарь у него был. Повезло дураку — такое лечение под сотню стоит, а его за счёт казны подлатали. Вместо разрезов, нанесённых тифлинговским кнутом, у него на лице остались два свежих шрама, шедших от правого виска через скулу, переносицу — и так до низа левой щеки. Так и когтями не прочертишь. Залечивать же шрамы никто не счёл необходимым.

Теперь пленный сидел, голый по пояс, в деревянном кресле с кожаными ремнями на подлокотниках, которые прижимали его руки, и наблюдал, потея и страдая, как мрачного вида мужик с нашивками унтера[70] на чёрном мундире пробует в углу телефонный аппарат и распутывает провода. Подозреваю, что это был стандартный ритуал, который этот унтер исполнял перед каждым арестованным, дабы того заранее расположить к беседе.

Напротив привязанного к креслу арестанта за широким письменным столом сидел чиновник в чине коллежского советника — старший следователь. Он перекладывал какие-то бумаги, совершенно не обращая внимания на того, кто сидел перед ним. Справа, за маленьким столиком, у высокого ящика магнитофона, медленно вращающего большие катушки, сидел младший унтер в наушниках, в чёрном мундире, но с эмблемами связиста. За другим столиком, за пишущей машинкой, сидел ещё один младший унтер, маленький, тощий и немолодой.

Практически за спиной у старшего инспектора расположилась молодая некрасивая женщина в пилотке с серебряной звездой, чёрном мундире с погонами подпоручика, с каким-то светящимся шаром в руках, как будто сплетённым из проволоки. Магический детектор лжи: каждое слово арестованного будет проверяться. Можно говорить и можно молчать, а вот врать не получится.

— Не возражаешь? — спросил Вяльцев у следователя, заводя меня в комнату.

Сидевший за столом лишь мотнул головой и указал на стулья у стены, на которые мы и уселись. Пленный узнал меня сразу, испуганно вздрогнул, вспомнив, наверное, как я запер его с вампиром. Я сделал ему ручкой, заслужив гримасу неудовольствия от Вяльцева.

Сидевший за столом наконец закончил с бумагами, разложил их перед собой в известном одному ему порядке и обратил совершенно пустой и оловянный взгляд на арестанта. Интересно, они такой взгляд перед зеркалом тренируют или у господина чиновника седьмого класса от рождения такой талант — смотреть, как снулая рыба?

— Ну что, господин хороший? — спросил он арестанта. — Будете каяться наперегонки с протоколом или повесить вас?

— За что? — хрипло спросил арестант.

— Как это за что? — удивился следователь. — Нападение на представителей власти Тверского княжества, соучастие в убийстве одного из них, в чине урядника, участие в заговоре, имеющем цель препятствие осуществлению правосудия, попытка организации побега арестованному преступнику, намерение на убийство того же арестованного… Мне продолжать? На верёвку уже набралось, можно хоть сейчас к судье, чтобы завтра с рассветом уже висеть.

— А если каяться буду? — всё так же хрипло спросил пленный.

— Посмотрим, — пожал плечами чиновник. — Смертной казни избежите в любом случае. Отделаетесь каторгой. Нам известно, что выстрелить вы ни разу не успели. А если окажетесь очень полезным, то возможны иные варианты, ещё более лёгкие для вас. Поселение под надзором, например. Или даже свобода, новая личность и деньги на то, чтобы начать новую жизнь в новом месте. Вам решать — выбор велик.

Арестант молчал, задумавшись, и чиновник его поторопил, постучав карандашом по столешнице:

— На решение у вас одна минута. Затем мы начнём вас пытать, но если вы заговорите под пыткой, то от виселицы это вас не избавит. Требуется добровольность в сотрудничестве, знаете ли. С подписанием акта.

— Какого акта? — прохрипел пленный.

— Простого, — с оттенком ехидства заявил чиновник. — Где написано, что, дескать, я, такой-то и такой-то, оттуда-то родом, обязался добровольно сотрудничать с контрразведкой Тверского княжества. Гарантии нам нужны, знаете ли.

— Где подписывать? — спросил арестант.

— Ну, вот с этого и надо было начинать, — удовлетворённо заявил старший инспектор. — Бумагу мы вам дадим, только в неё сперва надо имя ваше вписать. Благоволите продиктовать.

— Баранников Пётр.

— Вы с подробностями, господин Баранников… — неожиданно пискляво вмешался протоколист, застучав по клавишам пишущей машинки. — Пётр Баранников, рождения года…

— Сто семьдесят пятого года, Открывающихся Врат месяца… то есть января второго числа, — с готовностью ответил арестант.

— …второго числа… — повторил вслух протоколист, треща своим агрегатом как пулемётом. — Из… мещан? Купцов?

— Мещан, мещан, — закивал Пётр Баранников. — В купцах уже не числимся: разорилась торговля батина.

— Каких мещан? Откуда?

— Из мещан города Вирац, что в Вирацком же баронстве.

— …баронстве, — закончил фразу протоколист.

Лист с жужжанием покинул каретку пишущей машинки, разделился на несколько копий — и лег на стол перед старшим инспектором. Тот внимательно прочитал весь текст от начала до конца, затем положил бумаги перед собой.

— Степан! — окликнул он здоровяка-унтера, сидевшего возле пыточного телефона.

— Слушаю, ваше благородие! — вскочил тот с места, выражая всем видом готовность к чему угодно.

— Ты, Степан, дай злодею по морде разок, чтобы нам беседу завязать, а затем продолжим.

С этими словами чиновник сцепил пальцы пред грудью и вновь обратил свой рыбий взгляд на пленного, явно намереваясь проследить за выполнением приказа.

— За что? — закричал было Пётр Баранников, но крик прервался звуком зуботычины.

Причём такой зуботычины, что я испугался, как бы у пленного голова не оторвалась. Однако не оторвалась, и даже зубов ему не выбили — сноровка унтера проявилась. Опыт.

— За то, что ты здесь очутился, — наставительно сказал старший инспектор, воздев к низкому тёмному потолку перст указующий. — А тут тебе не детский утренник в честь Равноденствия, а допросная комната контрразведки, откуда обычно всего два пути — или на виселицу, или в яму помойную, когда уже и вешать нечего. Сумеешь выйти отсюда куда-нибудь в другое место — зависит от тебя. Теперь подписывай здесь и здесь, и продолжим беседу. Степан, развяжи ему руки, но будь наготове.

Пётр Баранников заговорил так, что протоколист за ним печатать не успевал — даром что как дятел долбил, а женщина, следящая за детектором лжи, лишь кивала в такт словам пленного, подтверждая их правдивость.

К нашему огорчению, был Пётр Баранников из вирацких мещан не подготовленным агентом и верным слугой «Камеры знаний» рыцаря ас-Ормана, а самой мелкой сошкой, осведомителем на подхвате у сей тайной службы. Выбран же он был в качестве участника засады потому, что не было на тот момент у проныры ас-Ормана никого другого из пришлых, а аборигена, как я говорил, сразу видно. Разъезд же зуавов под командой аборигена действовать не может. Нужда подпёрла, короче.

Ошибка же со званием лжезуава вышла вовсе не по вине человека из «Камеры знаний», ставившего задачу, а по дурости и невоздержанности в пьянстве самого Петра Баранникова. Лычки-то он получил все три на каждую петлицу, вместе с краденым мундиром, но, прежде чем успел пришить их на требуемое место, воспользовался оказией выпить. Совсем случайно и неожиданно представилась оказия эта. Выпил хорошо, а спьяну одну из лычек потерял. И решил, что и так сойдёт: был просто унтер, а станет — младший. Не знал Пётр, что младших унтеров у зуавов из пришлых отродясь не было. Прокололся.

Ещё Пётр рассказал, кто от ас-Ормана занимается вербовкой наёмников для тёмных дел. Самого рыцаря — главу «Камеры знаний» — к делу не подошьёшь, но одного из помощников можно. И даже известно, где искать его — в городе Гуляйполе, что на слиянии Великой и Малой. Ну, это как раз неудивительно. Вся шваль из Новых княжеств в Гуляйполе осела, да и аборигены туда съехались не лучшие. Нужно нанять кого-нибудь, кто твою, скажем, тёщу мог бы не только убить, а ещё, скажем, и съесть, — езжай в Гуляйполе, найдёшь непременно.