Я промолчал.

– Ты уверен, что у них были «узи»? – вдруг снова спросил Бек.

– На зрение я не жалуюсь.

– Не МП-5К?

– Нет, – решительно произнес я.

Я отвел взгляд. Никакого сходства. Даже отдаленного. МП-5К – это короткий пистолет-пулемет, разработанный компанией «Хеклер и Кох» в начале семидесятых. У него две толстые рукоятки, отлитые из дорогой пластмассы. Он выглядит очень футуристически. Как киношный реквизит. Рядом с ним «узи» напоминает творение слепого, наспех сколоченное из подручных материалов в сарае.

– Об этом не может быть и речи, – повторил я.

– А может быть, похитители действовали наугад? – спросил Бек.

– Вероятность этого один к миллиону.

Он снова кивнул.

– Значит, они объявили войну. И залегли. Прячутся.

– Почему?

– Понятия не имею.

Наступила тишина. Со стороны моря не доносилось ни звука. Волны накатывались и отступали бесшумно.

– Вы попытаетесь их найти? – спросил я.

– Можешь в этом не сомневаться.

Дьюк ждал меня на кухне. Он злился. Ему не терпелось проводить меня наверх и запереть на ночь. Я ничего не имел против. Запертая снаружи дверь является очень хорошим алиби.

– Завтра в шесть тридцать, – сказал Дьюк на прощание. – Снова на работу.

Прислушавшись, я дождался, как щелкнул замок и утихли его шаги. Затем занялся ботинком. Меня уже ждало сообщение. Оно было от Даффи: «Все в порядке?» Я набрал: «Оставь машину в миле от дома. Ключ на сиденье. Подъезжай тихо, без фар».

Я нажал «отправить». Последовала небольшая пауза. Я предположил, Даффи использовала портативный компьютер. Представил себе, как она ждет в номере мотеля, с включенным и загруженным компьютером. Сейчас у нее на экране появилось сообщение: «Внимание! Для вас почта!»

Даффи ответила: «Зачем? Когда?»

Я послал ей: «Не спрашивай. В полночь».

Последовала долгая пауза. Наконец Даффи прислала сообщение: «Хорошо».

Я послал: «Заберешь в шесть утра, тихо».

Она ответила: «Хорошо».

Я послал: «Бек знает владельцев тойоты».

Через девяносто мучительных секунд пришел ответ: «Откуда?»

Я послал: «Кавычки деловые отношения кавычки закрываются».

Даффи спросила: «Уточнения?»

Я ответил: «Никаких».

Она ответила одним простым словом: «Черт!»

Я ждал. Даффи больше ничего не присылала. Вероятно, говорила с Элиотом. Я представил себе, как они сидят, не глядя друг на друга, и быстро говорят, пытаясь найти решение. Я послал вопрос: «Сколько человек вы взяли в Хартфорде?» Даффи ответила: «Всех, то есть троих», я спросил: «Они говорят?» Она возвратила: «Молчат глухо». Я спросил: «Адвокаты?» Она возвратила мне: «Адвокатов нет».

Вести разговор подобным образом было непривычно. Однако это давало мне уйму времени подумать. Адвокаты были бы равносильны смерти. Бек легко мог связаться с адвокатами. Рано или поздно он захочет поинтересоваться, не за решеткой ли его дружки.

Я послал: «Можете их изолировать?»

Она ответила: «Да, на два или три дня».

Я попросил: «Сделайте, пожалуйста».

Последовала долгая пауза. Затем Даффи спросила: «Что думает Бек?»

Я послал: «Что они объявили войну и залегли на дно».

Она спросила: «Что ты собираешься делать?»

Я ответил: «Точно не знаю».

Она прислала: «Машину оставим. Советую удрать на ней».

Я ответил: «Может быть».

Последовала новая долгая пауза. Затем Даффи прислала: «Выключи устройство, побереги батарейку». Я мысленно улыбнулся. Даффи была очень практичной женщиной.

В течение трех часов я лежал в кровати полностью одетый, прислушиваясь к телефонному звонку. Я его так и не услышал. Около полуночи я встал, закатал восточный ковер и, опустившись на пол, приложил ухо к дубовым половицам и вслушался. Это лучший способ уловить самые слабые звуки в здании. Я услышал шум отопительной системы. Услышал завывание ветра за окном. Океан был тих. В доме царила тишина. Это было прочное каменное строение. Ни шороха, ни потрескиваний. И никаких признаков человеческой деятельности. Я решил, что Дьюк спит как убитый. Меня тревожил он один. Он один был профессионалом.

Туго зашнуровав ботинки, я снял пиджак. На мне по-прежнему были черные джинсы и рубашка, которые дала мне горничная. Подняв окно до конца, я сел на подоконник лицом к комнате. Посмотрел на пол. Вывернулся и выглянул на улицу. На небе сияла узкая долька луны. И звезды. Поднимался ветер, гнавший облака с серебристыми каемками. Воздух был холодный и соленый. Океан дышал медленно и равномерно.

Свесив ноги в ночную темноту, я сместился вбок. Затем перевернулся на живот и пошарил по стене ногами до тех пор, пока не нашел выступ в каменной стене. Я оперся на него ногами, не отпуская подоконник, и вытащил свое тело на улицу. Одной рукой опустил раму так, чтобы осталась щель дюйма два шириной. Подался в сторону и нащупал водосточную трубу, отходящую от слива под крышей. Нашел ее в футе от окна. Это была жирная кованая чугунная труба диаметром дюймов шесть. Я ухватился за нее правой рукой. Труба показалась мне прочной. Но до нее было далеко. Я не могу похвастаться ловкостью. На Олимпийских играх я мог бы выступить в борьбе, боксе или тяжелой атлетике. Но не в гимнастике.

Отпустив трубу, я стал переступать по выступу в стене вправо. Протянул левую руку вдоль подоконника так, чтобы можно было крепко ухватиться за оконную раму. Вытянул правую руку. Охватил водосточную трубу. Крашеный чугун на ощупь был холодный и влажный от росы. Я обвил трубу пальцами. Попробовал, крепкая ли хватка. Подался еще чуть вправо. Я был распят на стене. Уравновесив нагрузку на руки, я потянулся вперед. Сбросил ноги с выступа и обвил ими трубу. Снова потянулся вперед, отпустил подоконник и присоединил левую руку к правой. Теперь я держался за трубу обеими руками. Держался прочно. Мои ноги прижимались к стене. Задница висела в пятидесяти футах над скалами. Холодный ветер растрепал мне волосы.

Боксер, а не гимнаст. Я мог бы провисеть здесь всю ночь. Без проблем. Но я не знал, как спуститься вниз. Я напряг руки и прижался к стене. При этом сполз вниз дюймов на шесть. Опустил на такое же расстояние ноги. Перенес вес тела. Кажется, получилось. Я повторил то же самое. Пополз вниз, по шесть дюймов за один прием. Вытирая по очереди ладони, мокрые от росы. Несмотря на холод, я взмок от пота. Правая рука болела после стычки с Поли. Я все еще находился в сорока пяти футах над землей. Я медленно полз вниз, дюйм за дюймом. Поравнялся со вторым этажом. Мое продвижение было очень медленным, но безопасным. Но только каждые несколько секунд я прилагал к старой чугунной трубе нагрузку в двести пятьдесят фунтов. Вероятно, труба имела возраст лет сто. А чугун от времени ржавеет и трескается.

Труба шевелилась. Качалась, тряслась и дрожала. И была скользкой. Мне приходилось сплетать пальцы за ней, чтобы ухватиться наверняка. Скоро я ободрал костяшки о каменную стену. Я полз вниз, по шесть дюймов за прием. Я выработал размеренный ритм. Я подтягивался, сползал вниз, пытаясь погасить удар, выпрямляя руки. Принимая всю силу плечами. Затем сгибался в талии, опускал ноги на шесть дюймов вниз, и все начиналось сначала. Я добрался до окон первого этажа. Здесь труба была прочнее. Возможно, она была вмонтирована в бетонное основание. Я пополз быстрее. Добрался до земли. Почувствовал под ногами твердую скалу и, облегченно вздохнув, отступил от стены. Вытер ладони о штаны и постоял неподвижно, прислушиваясь. Мне было так хорошо от сознания того, что я покинул пределы дома. Воздух был похож на бархат. Холодный. Бодрящий. Я ничего не услышал. В окнах не горел свет. Ощутив холод на зубах, я поймал себя на том, что улыбаюсь. Я взглянул на полную луну. Встряхнулся и бесшумно отправился за своим оружием.

Оно по-прежнему лежало завернутым в ковер в щели под стеной среди сорняков. ПСМ Долла я оставил на месте. Я предпочитал «глок». Развернув пистолет, я тщательно осмотрел его – по привычке. Семнадцать патронов в пистолете, по семнадцать в двух запасных обоймах. Пятьдесят один девятимиллиметровый патрон «парабеллум». Если я израсходую один, вероятно, мне придется израсходовать все. К тому моменту, как патроны закончатся, кто-то одержит победу, а кто-то потерпит поражение. Убрав обоймы в карманы, я засунул пистолет за пояс и обошел сзади все здание гаража, чтобы предварительно издалека взглянуть на стену. Она по-прежнему была ярко освещена. Фонари бросали резкий, голубоватый и злой свет, как на стадионе. Домик привратника купался в сиянии. Колючая проволока сверкала и искрилась. Свет, яркий как день, казался твердой преградой глубиной тридцать ярдов, за которой начиналась непроницаемая темнота. Ворота были заперты и скованы цепью. В целом это напоминало внешнюю стену тюрьмы девятнадцатого века. Или сумасшедшего дома.