— Это еще ни о чем не говорит. Нет абсолютно никакой связи между интеллектуальной мощью, необходимой при расшифровке текстов, и твердостью духа, которой так часто не хватает тем, кто замешан или только проходит свидетелем в деле, которым заинтересовались самые высокие судебные инстанции.

— Время — и самое ближайшее — покажет, насколько вы правы, месье комиссар.

От бессилия у Гремилли опускались руки, и он уже никому не верил в этом городе, где каждый его жест и каждый шаг были под бдительным наблюдением, комментировались и немедленно передавались по кругу. Именно по этой причине он и сказал следователю, что собирается нанести визит мадам Димешо завтра, хотя на самом деле решил это сделать сегодня же вечером.

В половине седьмого полицейский устроился за столиком небольшого кафе, из которого хорошо просматривалась дверь интересующего его дома, и стал ждать появления нотариуса.

Ровно в семь часов на пороге появился опирающийся на трость с резиновым набалдашником Димешо. Запрокинув голову назад, он зашагал в сторону центра старого города. Гремилли выждал минут десять, опасаясь непредвиденного возвращения того, чье присутствие могло спутать все его планы, после чего решительно направился к двери, над которой был прикреплен щит нотариальной конторы. Ему открыла Берта Димешо, у которой был тот же вид смертельно напуганного человека.

— Мой муж только-только ушел.

— Я пришел поговорить не с ним, а с вами, мадам.

— Со мной? Но…

Тоном, в который он постарался вложить как можно больше теплоты, полицейский продолжал настаивать:

— Уверяю, мадам, мне необходимо с вами переговорить.

Все еще колеблясь, она наконец развела руки, выражая тем самым одновременно непонимание и вынужденное смирение:

— Если вы так настаиваете… Пройдемте в салон.

Комната, в которой хозяйка дома усадила гостя, была, как и остальные апартаменты, музеем в миниатюре. От каждой вещицы и каждого предмета мебели веяло стариной, за которой супруги Димешо, решили раз и навсегда укрыться от внешнего мира.

— Итак, месье?

— Мадам, вы дали мне понять сегодня утром, что кругом все врут…

— Я этого не помню.

— Послушайте, мадам, я не думаю, что вы будете уподобляться тем, кто… Одним словом, после того, как вы высказали мне свою обеспокоенность — возможно даже, это были угрызения совести;— вы уже не можете идти на попятную! Итак, кто врал?

Гремилли не трудно было заметить, что глаза мадам Димешо были наполнены заячьим страхом.

— Говорите же, мадам, говорите! Ваше молчание может усугубить и без того нелегкое положение вашего мужа.

— Вы так считаете?

— Еще бы!

— Но если я скажу…

— Тогда я забуду сегодняшний мой визит к мадам Димешо и приду завтра, позвонив в вашу дверь с таким видом, будто я это делаю впервые в жизни.

— Вы даете мне слово?

— Считайте, что оно уже есть.

— В таком случае… В тот вечер доктор Музеролль ушел от нас около одиннадцати вечера.

— Вам известно, куда он ходил?

— К мадам Арсизак.

Наконец-то! Вот оно!.. Теперь все строение, возведенное с такой тщательностью ради сокрытия убийцы мадам Арсизак, рушилось прямо на глазах, потому что архитекторы не учли одну деталь — хрупкую мадам Димешо.

— Он вам сам это сказал?

— Ему незачем было мне об этом сообщать, потому что она сама ему позвонила. Все были увлечены своим бриджем, и я сняла трубку, не желая их беспокоить.

Гремилли был настолько счастлив от всего услышанного им, что даже не подумал попросить дополнительных разъяснений. Он спешно простился с хозяйкой и помчался к доктору Музероллю.

Врач долго не открывал, и, когда, наконец, он появился в дверях, весь его вид красноречиво говорил о его неудовольствии.

— Не буду отрицать, месье комиссар, вы человек крайне любезный, но неужели даже в такое время нельзя оставить людей в покое? Я как раз готовлю себе ужин и вот…

— Я сожалею, доктор, что отрываю вас от дела, но боюсь, что теперь мне придется это делать гораздо чаще… Короче, должен сообщить, что вы попали в хорошенький переплет.

— Быть того не может!

— Может, еще как может!

— В таком случае, устраивайтесь в моем кабинете, а я пока пойду убавлю огонь. Благодаря вам, месье комиссар, можно считать, что сегодняшний ужин мой испорчен.

— Я в этом просто убежден, доктор.

Музеролль отсутствовал всего несколько секунд, и, когда он вернулся, лицо его сияло, как обычно.

— Я слушаю, месье комиссар.

— Доктор, я обвиняю вас в убийстве мадам Арсизак.

— Этого еще недоставало!

— Вы признаете теперь, что игра в прятки окончена?

— Признаю? Что за шутки! Ничего я не признаю! Что вы все пытаетесь пришить мне это дело?

— Потому что, начиная с нашей первой встречи и вплоть до сегодняшнего дня, вы не перестаете лгать.

— Легковесное утверждение, вам не кажется?

— И потому еще, что в ночь преступления, практически в момент преступления вы находились в доме убитой.

— Вам решительно все известно.

— И из надежных источников. Мне сама мадам Димешо обо всем рассказала.

— Ох уж эта доверчивая Берта… Ей можно рассказывать все, что душе твоей угодно.

— Не пытайтесь, доктор, на сей раз этот номер не пройдет. Отвечайте — да или нет: ходили ли вы к мадам Арсизак в ночь убийства и находились ли там в час убийства?

— Она позвонила на квартиру нотариуса, зная, что я нахожусь там, поскольку это был день нашей традиционной встречи. Она начала с того, что спросила меня, с нами ли ее муж. Я вынужден был ей ответить, что нет. Затем она мне пожаловалась, что чувствует себя очень плохо, а в доме никого нет. Я не мог уклониться от своих обязанностей. Я — врач. Она сама мне открыла, мы поднялись в ее спальню, где я ее осмотрел. Верите ли вы мне, месье комиссар, или нет, но задушил ее не я.

— Чем вы это докажете?

— Около полуночи я вернулся в дом нотариуса.

— А мне показалось, что вы пошли навестить мадемуазель Тане и пробыли у нее до двух часов ночи…

— Я действительно пошел к ней, но только после того, как предупредил Димешо о возвращении Элен. Я пришел на улицу Кляртэ как раз в тот момент, когда Жан и Арлетта выходили из машины. Они ужинали в Сен-Сиприене, что в пятидесяти восьми километрах от Перигё. И мы на самом деле пробыли вместе почти до двух часов ночи, обсуждая наше ближайшее будущее.

— А потом?

— А потом я вернулся к себе.

— Вы можете чем-нибудь мне доказать, что Элен Арсизак была еще жива до того, как вы встретились с ее мужем?

— Где-то около половины первого ночи она снова позвонила нотариусу и сообщила, что ей никак не удается уснуть. И потом, месье комиссар, врачи редко имеют склонность убивать своих клиентов, разве что по недосмотру, но я не думаю, что удушение можно списать на неосмотрительность.

— Арсизак ушел вместе с вами?

— Нет, он решил остаться у Арлетты до утра.

— Почему же он тогда изменил свои планы?

— Из-за необходимости, наверняка, объясниться с женой.

— Скорее всего, это и имело место.

— Нет, месье комиссар! Когда Жан пришел на бульвар Везон, его жена была уже мертва, что и подтвердил ваш судебно-медицинский эксперт. Вы удовлетворены, месье комиссар?

— А насчет ужина в Сен-Сиприене…

— Ресторан «Монастырь», месье комиссар. Жан хорошо знаком с его хозяйкой. Они ели там кролика «по-королевски» и поджаренную в собственном соку утку. Вам нетрудно это проверить.

— Что я непременно и сделаю. А к чему тогда все эти предыдущие истории?

— Вероятно, нам хотелось оценить ваши способности.

— Я нахожу странным, доктор, что вы могли забавляться в подобной ситуации.

— О, знаете, мне слишком часто приходится сталкиваться со смертью, чтобы принимать ее близко к сердцу.

В очередной раз Гремилли вынужден был испытать разочарование. Стоило ему только подумать, что наконец-то он достиг цели, как оказывалось, что он к ней даже и не приближался. Почти без всякой надежды он отправился к нотариусу.