Он еще разик подпрыгнул, после чего с серьезным видом повернулся к друзьям.

– Во всей этой истории нет ничего преступного, – сказал он. – Скорее, это история о странной, извращенной честности. Мы имеем дело с человеком, возможно, единственным на всей земле, который не взял ничего кроме того, что ему причитается. Мы столкнулись с той дикой первобытной логикой, которая для живущих здесь людей стала религией. Эта старинная местная пословица про род Гленгайлов: «Волк в лесу рыщет, а Гленгайл золото ищет» – не только метафора, ее нужно понимать и в прямом смысле. Это означает не только то, что Гленгайлы отличались особой жадностью, они еще и собирали золото, в прямом смысле. У них была огромная коллекция украшений и предметов из этого металла. Вообще-то, они были большими сквалыгами, просто их мания приняла такую форму. Теперь, когда мы знаем об этом, вспомните все те странности, которые вы обнаружили в замке. Бриллианты без золотых оправ, свечи без золотых подсвечников, табак без золотых табакерок, грифели без золотых оправ, трость без золотого набалдашника, часы без золотых корпусов. И, как дико это ни звучит, нимб и слово «Бог» были вырезаны, потому что в старинных богослужебных книгах их рисовали настоящим золотом.

В саду сделалось светлее, трава стала расти веселее, а солнце засияло еще ярче, когда была явлена эта безумная истина. Фламбо закурил сигарету, а его друг продолжил:

– Они были вырезаны… Вырезаны, но не украдены. Воры не оставили бы после себя столько тайн. Воры взяли бы золотые табакерки вместе с табаком, золотые корпуса карандашей вместе с грифелями. А мы имеем дело с человеком со странной совестью, но главное, что она у него есть. Сегодня утром я застал этого сумасшедшего моралиста в огороде и услышал от него почти всю историю.

В замке Гленгайл еще не рождалось человека более праведного, чем покойный Арчибальд Гленгайл. Однако вся его праведность приняла форму мизантропии. Его повергала в уныние нечестность его предков, которую он каким-то образом перенес на всех людей. И самое большое подозрение вызывала у него филантропия или благотворительность. Он поклялся, что, если сыщется такой человек, которому не нужно ничего чужого, он отдаст ему все золото Гленгайлов. Бросив этот вызов человечеству, он заперся в замке, не думая, что вызов его будет принят. Но однажды глухой и как будто слабоумный паренек из отдаленной деревни принес ему запоздалую телеграмму, и Гленгайл, желая потешить свое извращенное чувство юмора, ткнул ему новенький блестящий фартинг. По крайней мере, он думал, что дал ему фартинг, потому что позже, пересчитывая мелочь, Арчибальд увидел, что вместо фартинга отдал целый соверен. Это открытие заставило его задуматься, но все предположения о смысле произошедшего сводились к одной презрительной мысли: в любом случае паренек этот окажется не лучше остальных людей. Он либо прикарманит соверен и таким образом превратится в вора, либо вернет его, подспудно рассчитывая на вознаграждение за честность. Той же ночью лорд Гленгайл был вырван из постели (а жил он один) стуком в дверь. Открыв дверь, он увидел на пороге глухого дурачка. Дурачок принес не соверен, а ровно девятнадцать шиллингов одиннадцать пенсов три фартинга сдачи.

Подобная невиданная честность потрясла безумного лорда. Он посчитал себя Диогеном, который после долгих поисков наконец нашел честного человека. Он переписал завещание (я его видел), взял юного любителя под свое крыло, поселил его у себя в огромном запущенном замке и воспитал своим единственным слугой и одновременно наследником. И если это странное создание может что-то понимать, оно совершенно четко уразумело две навязчивые идеи своего хозяина: во-первых, это то, что нет ничего важнее буквы закона, и, во-вторых, то, что все золото Гленгайлов по закону принадлежит ему. Пока вся эта история очень проста и вполне понятна. Он собрал все золото, которое было в доме, не взяв ни грана того, что золотом не было, даже щепотки табаку. Он вырезал из старинной книги золотые буквы, тщательно проследив, чтобы больше ничего не пострадало. Все это я понимал, но я не мог взять в толк, к чему тут черепа. И, признаться, меня очень беспокоила эта человеческая голова, зарытая на картофельной грядке. Я просто места себе не находил, пока Фламбо не произнес нужного слова. Но ничего, все будет хорошо. Я уверен, он вернет череп в могилу, когда снимет с зуба золотую коронку.

И действительно, тем же утром на холме Фламбо увидел это странное создание, этого честного скаредника, который закапывал оскверненную могилу. Край обмотанного вокруг шеи клетчатого пледа бился на горном ветру, на голове могильщика красовался строгий цилиндр.

В спокойной голубоватой полутьме на углу двух крутых камден-таунских улочек подобно кончику сигареты светился магазин, точнее, кондитерская лавка. Кто-то, возможно, увидел бы в ней сходство не с сигаретой, а с фейерверком, поскольку свет был по-праздничному ярким, разноцветным, разбивался множеством зеркал, играл на золоченых и пестрых боках глазурованных тортов, искрился на леденцах и цукатах. К стеклу, за которым находился этот сверкающий мирок, прижимались носы множества уличных мальчишек, потому что все шоколадные конфеты там были завернуты в ту красную, золотую и зеленую фольгу, которая почти лучше самого шоколада, а огромный белый свадебный торт, выставленный в витрине, казался одновременно недосягаемым и ужасно сладким, как съедобный северный полюс. Нет ничего удивительного в том, что это радужное искушение манило сюда всю окрестную детвору лет до десяти-двенадцати, но угол этот привлекал к себе молодежь и постарше, и сейчас в витрину заглядывал молодой человек в возрасте не менее двадцати четырех лет. Для него этот магазин был полон манящего очарования, но его страсть объяснялась не только шоколадом – впрочем, сказать, что он его не любил, означало бы пойти против истины.

Это был высокий, ладный рыжеволосый юноша, решительное лицо которого несколько не соответствовало его вялым движениям. Под мышкой он держал плоский серый портфель с черно-белыми картинками, которые с переменным успехом продавал издателям с тех пор, как дядюшка (адмирал) лишил его наследства за социализм после того, как он прочитал лекцию против этой экономической теории. Звали молодого человека Джон Тернбулл Ангус.

Войдя наконец в магазин, он прошел через кондитерскую в заднюю комнату, где располагалось что-то вроде ресторанчика, в котором можно было заказать сладкие блюда, по дороге едва приподняв шляпу, приветствуя молодую девушку за прилавком. Юная особа была смугла, стройна и расторопна, на щеках ее играл румянец, а карие внимательные глаза ярко блестели.

Выждав положенное время, она направилась вслед за посетителем, чтобы принять заказ.

Молодой человек, очевидно, был здесь частым гостем.

– Мне, пожалуйста, – привычным голосом сказал он, – одну сдобную булочку за полпенни и маленькую чашку черного кофе. – И прежде чем девушка успела повернуться, добавил: – И еще выходите за меня замуж.

Молодая продавщица замерла и произнесла:

– Я таких шуток не признаю.

Рыжий юноша поднял неожиданно глубокомысленные серые глаза.

– Правда, я не шучу, – сказал он. – Это так же серьезно, как… булочка за полпенни. Это дорого, за это надо платить, как за булочку. Это так же не съедобно, как булочка. Это тяжело.

Смуглая юная леди пристально вглядывалась в него своими темными глазами, и взгляд ее был таким напряженным, что казался почти трагичным. Наконец по лицу ее скользнуло что-то вроде тени улыбки, и она села напротив посетителя.

– Вы не находите, – несколько рассеянно заметил Ангус, – что поедать такие булочки за полпенни довольно жестоко? Они же могли бы вырасти и стать булочками за пенни. Когда мы поженимся, я брошу это варварское занятие.

Смуглая юная леди встала и явно в глубокой задумчивости подошла к окну, было видно, что неожиданное предложение не вызвало у нее неприязни. Наконец, решительно повернувшись (должно быть, приняв какое-то твердое решение), к своему удивлению, она увидела, что юноша аккуратно расставляет на столе различные предметы из витрины. Среди них была пирамидка ярких конфет, несколько тарелок с бутербродами и два графина с теми загадочными напитками, которые в кондитерских называются портвейн и шерри и которые не встречаются больше нигде. Посередине он осторожно поставил огромный покрытый белой пудрой торт, который был главной деталью оформления витрины.