В конце разговора Николай таки не удержался и спросил:

— Зачем людям это новое представление о мире, если в обычной, повседневной жизни эти свойства даже не видны?

На что получил в ответ взгляд, полный удивления и укора:

— А зачем ты делал революцию? — и, не дав ученику открыть рот, продолжил, — Свобода, равенство и братство, между прочим, появляются тогда, когда люди свободны и независимы экономически. Так ведь и твои «классики» утверждают. Только эта экономическая независимость во многом определяется тем, сколько лошадиных сил приходится в обществе на душу населения…

С того вечера Джордано стал заниматься с Николаем не только фехтованием. Натаскав ученика примерно за полтора месяца в элементарной математике, они перешли к основам анализа, линейной и векторной алгебры. Когда Джордано бывал в благодушном настроении, то рассказывал вечерами ученику байки из жизни ученых и исследователей прошлого. Открывавшийся мир непривычных страстей и стремлений был чем-то похож на светлый мир героев Жуль Верна.

Занятия окончательно примирили Николая с учителем, и все эти месяцы он прожил в мире, где вся борьба вновь как в годы болезни была борьбой лишь с самим собой. Правда, в этот раз вместо горечи поражений он учился радоваться победам.

Все закончилось неделю назад. Внешний мир раньше времени влез и грубо разрушил сказку, обнажив перед Николаем истинное лицо зверя — его собственное лицо. Чего ему стоило последние дни хоть как-то загонять этого зверя в клетку. И вдруг после поединка он ощутил звенящую пустоту. Нет, как и прежде, он ощущал присутствие себе подобных. Ему даже показалось, что стало легче определять направление на чужой зов, а вот уровень воздействия уменьшился, и отступило это мерзкое, сводящее с ума желание окунуться в поток чужой вырывающейся наружу силы, раствориться в ней и ощутить лишающее сил блаженство и ужас.

Неожиданно наступивший после поединка внутренний покой принес такое облегчение, что молодому бессмертному показалось: идиллия прошедшей зимы вполне может возвратиться. Надо только принять Фархата таким, каков он есть и не пытаться оценивать его слова привычными критериями. Почему-то была странная уверенность в том, что стоит только позволить раздражению или гневу наполнить душу, и кошмар последних дней вернется. И он вначале принял предложенную Фархатом помощь, а потом, вечером, с интересом слушал историю воина древнего забытого народа.

Шестой век. Николай не думал, что Фархат настолько старше Джордано. Даже времена татаро-монгольского нашествия были для него умопомрачительной древностью. Но когда в горах Фархат упомянул тринадцатый век, все внимание молодого бессмертного было направлено только на то, кем был Фархат для людей Руси того времени. В истории тюркского воина он почувствовал другое. Это было четырнадцать веков назад. Николай прибавил эти века к текущему времени, получил середину четвертого тысячелетия и ужаснулся. Каким будет тот мир, и чем будут для людей той эпохи стремления и проблемы людей сегодняшних. Кто вспомнит о давней революции, которая обещала всеобщее счастье, а была лишь вспышкой человеческих страстей в бесконечном потоке времени, как империя, созданная народом Фархата…

Осознание открывшейся бесконечности, ощущение затерянности в ней людей подобных Фархату, Джордано и ему самому если он сумеет выжить, настолько поразили Николая, что он продолжал обдумывать свое открытие даже за ужином, вернувшись после передачи дневных данных на базу.

Наверное, поэтому он не сразу среагировал на вдруг возникшее между Фархатом и Джордано напряжение. Когда усилившееся давление зова старших бессмертных вернуло его к действительности, ему почудилась лишь насмешка Фархата над занятиями Джордано, а потом он удивился странному выводу Фархата и его реакции на вопрос к тому моменту уже успокоившегося бывшего еретика.

Если бы обычный человек сказал и половину того, что вылил Фархат на Джордано о положении в партии и армии, Николай считал бы его личным врагом. Но звенящие всплески зова, местоимение «мы», сказанное в отождествлении себя с людьми России, и почти год самого Николая, прошедший в общении с Джордано… И он молчал, слушал, впитывая, как губка, факты, аргументы и мрачные прогнозы человека, который видел, как падала, должно быть не только империя его собственного народа.

«Народ Фархата». Да, он сказал, что опять принадлежал к роду Волка, но о себе он говорил, как уже о бессмертном. Какая по счету была у него тогда реализация? А теперь? Кем осознает себя он в России, в Советской России? Почему он, царский генерал, воевал за советскую власть, а теперь связал свою реализацию с НКВД?

Николай опять перевернулся на мерзко скрипнувшей узкой солдатской кровати. Тревожно прислушался к тишине станции и к своим обострившимся чувствам. Учитель и Фархат спали. Завтра, скорее уже сегодня, опять тренировка. Ему тоже нужно выспаться, иначе эти два черта снова отделают его под орех. Мальчишка улыбнулся, глядя, как по стеклу в лунном свете движутся тени от голых веток горной березы. Уже совсем засыпая, он подумал, что у него еще будет время проверить предсказания Фархата.

На второй день игры они начали бой в положенное время, и после вчерашнего Николаю казалось, что он все делает на редкость правильно. Как и в первый день, вначале защищался Фархат, только не прошло и пары минут поединка, как ученик услышал резкий, возмущенный возглас Джордано:

— Это же черт знает, что такое!

В тот же момент Фархат выбил оружие из руки Николая, и его клинок оказался у горла ученика.

— Да ты что, щенок, тут балет собрался устроить? Мне больше делать нечего?

Николай, от неожиданности не успевший даже испугаться, растерянно перевел глаза на учителя, но выражение лица того не предвещало ничего хорошего.

— Ты кто такой и для чего взял в руки оружие? — Фархат сделал шаг вперед, острие клинка скользнуло по шее, оставляя тонкий порез. Глаза бессмертного впились в Николая, не давая сдвинуться с места, и ученик почувствовал, как волны чужого зова захлестывают его сознание. Он отскочил, озираясь в поисках отлетевшего клинка, и чувствуя, как в ответ, срывая все запреты, вырываются давешние желания.

— Держи! — Джордано перебросил ему оружие. — Продолжаем! — и краем глаза, уже бросаясь вперед на клинок Фархата, Николай успел заметить хищное удовлетворение на его лице.

Он сумел увеличить темп в свою пятиминутку, пропустив лишь пару серьезных ударов. Боли даже не почувствовал. Все заглушали, выпущенные из-под запрета, злость и жажда силы. Если бы ему в тот момент удалось добраться до кого-то из противников, он вряд ли сумел бы остановиться. В следующие парные раунды он настойчиво лез вперед и, кажется, был успешен. Вторая пятиминутка была не столь удачна: он пропустил удар по ребрам, но вновь сумел сдержаться, представив, как вливается в него поток силы. Ему хватило сил на третий круг парных раундов. Только мгновениями представлялось, что тяжелеет рука, и противник вдруг отдаляется. Усилием воли он заставлял себя представить поток поддерживающей его живительной силы.

Когда Джордано переворачивал часы на третьем круге, Николай снова потянулся за этим потоком и мир, наполнившийся вдруг оглушительным звоном, поплыл и неожиданно померк. Он потерял сознание…

Николай открыл глаза в собственной постели. Солнечные лучи лежали на досках пола, забирались на кровать. Убаюкивающе тикали ходики на стене, показывая без четверти четыре. Ученик прислушался: оба бессмертных были в центральной комнате станции. Фон их эмоций был ровный и спокойный, но Николай отчетливо различал каждого, несмотря на то, что находились они практически рядом.