Дон Хайме нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Близость этой женщины, ее непринужденное поведение, граничащее с бесстыдством, жизненная сила, исходившая от ее великолепного тела, приводили его в трепет. Дон Хайме твердо решил не позволять наваждению овладеть собой. Он постарался перевести разговор на интересную для них обоих тему и спросил ее, не принесла ли она с собой более подходящего платья. Адела де Отеро успокоила его, указав на маленькую дорожную сумку.

— Где я могу переодеться?

Дону Хайме показалось, что в ее голосе прозвучал вызов; досадуя на себя, он отогнал вздорные мысли. В то же время он чувствовал, как его все больше захватывает эта необычная игра, и усилием воли приказал себе не уступать пустым старческим бредням. Он сухо указал ей на дверь чулана, где обычно переодевались ученики, и, не обращая на нее более внимания, словно позабыв о ее присутствии, стал проверять крепость одной из досок помоста, возвышавшегося на полу. Когда она проходила мимо него к гардеробной, он искоса взглянул на ее лицо и заметил на губах легкую усмешку, которую тут же объяснил игрой света и тени или обманчивым впечатлением от странного шрама, придававшего ее лицу загадочное выражение. Она прикрыла за собой дверь, но не плотно, а оставив щель в несколько дюймов. Дон Хайме сглотнул, стараясь сохранять спокойствие. Узкая щель полуприкрытой двери притягивала его взгляд, словно магнит. Борясь с магическими чарами, исходившими из гардеробной, он упрямо рассматривал носки своих туфель. До него донесся шорох нижней юбки, и ему неумолимо представилось смуглое тело в душном полумраке чулана. Он с досадой отогнал от себя навязчивое видение.

«Ради всего святого! — Все его существо превратилось в немую мольбу, хотя он не ведал, к кому именно она обращена. — Ведь это же знатная дама!»

Он сделал два шага по направлению к одному из окон, поднял голову, и ослепительные лучи солнца разогнали вздорные мысли.

Адела де Отеро сменила свое муслиновое платье на амазонку коричневого цвета без единого украшения; юбка была легкая и достаточно короткая, чтобы не сковывать движений, но при этом достаточно длинная, чтобы скрыть ноги, оставляя неприкрытыми обтянутые белыми чулками лодыжки лишь на несколько дюймов. На ней были спортивные тапочки на плоской подошве, придававшие ее движениям грацию балерины; белая блузка с застежкой на спине и круглым вырезом без воротника; блузка была довольно тесная и подчеркивала форму груди, взглянув на которую старый учитель фехтования почувствовал смущение и неловкость. При ходьбе ее мягкие плоские туфли придавали ей изящество великолепного животного и одновременно подчеркивали в ней что-то мужское — дон Хайме давно заметил это необычное сочетание в ее четких, легких и гибких движениях.

Без каблуков, подумал он, эта женщина похожа на кошку.

Фиалковые глаза искоса поглядывали на него, внимательно следя за произведенным эффектом. Дон Хайме старался казаться невозмутимым.

— Какие рапиры вы предпочитаете? — спросил он, полуприкрыв веки; солнечное сияние, в котором купалось ее чувственное тело, ослепило его. — Французские, испанские или итальянские?

— Французские. Мне нравится, когда мои пальцы свободны.

Маэстро удовлетворенно кивнул. Он тоже любил рапиры французского типа, без гарды, с изящной тонкой ручкой. Он подошел к висящим на стене рапирам и задумчиво осмотрел их. Быстро прикинув ее рост и длину руки, он выбрал подходящую рапиру — великолепное оружие толедской работы, гибкое и тонкое как тростинка. Адела де Отеро взяла рапиру, глядя на нее с восхищением; неторопливо обхватила правой кистью рукоятку, взвесила и, повернувшись к маэстро спиной, уткнула наконечник в стену, заставив рапиру максимально согнуться. Завороженная ее великолепием, она восхищенно взглянула на дона Хайме; ее пальцы с нежностью поглаживали гладкий металл: так мог вести себя только знаток, способный по достоинству оценить качество оружия столь высокого класса.

Дон Хайме протянул ей стеганый нагрудник и помог надеть его; зацепляя крючки, он невольно коснулся кончиками пальцев тонкого шелка блузки. Чуть слышный аромат розовой воды опьянил его. Он старательно застегнул нагрудник, смущенный близостью изящно склонившейся вперед прекрасной шеи; матовая кожа нежно светилась из-под густых волос, собранных перламутровой заколкой. Застегнув последний крючок, маэстро с неудовольствием обнаружил, что его пальцы дрожат, чтобы скрыть охватившее его волнение, он поспешно принялся расстегивать свою куртку и завел банальный разговор о том, как важен нагрудник в учебных поединках. Адела де Отеро тем временем надевала кожаные перчатки; она бросила быстрый взгляд на дона Хайме, недоуменно слушая его неожиданно страстную речь.

— А вы, маэстро, пользуетесь нагрудником? Дон Хайме снисходительно улыбнулся.

— Иногда, — ответил он и, повесив на спинку стула куртку и платок, подошел к стене и снял французскую рапиру с квадратной гардой. Небрежно взяв ее под мышку, он встал перед ученицей, которая замерла на помосте в ожидании поединка, держа рапиру острием к полу. Ее ступни касались одна другой под прямым углом, пятка правой ноги прижата к пятке левой. Стойка была безупречной: в любой момент она была готова к защите и нападению. Дон Хайме внимательно изучал ее позу, не заметив, однако, ни малейшей погрешности. Одобрительно покачав головой, он надел перчатки и указал на защитные маски. Они молча стояли друг перед другом. Адела де Отеро отрицательно покачала головой. — Надо закрыть лицо, сеньора де Отеро. Вы же знаете, рапира…

— Чуть позже.

— Бессмысленный риск, — возразил дон Хайме, восхищаясь хладнокровием новой ученицы. Она, без сомнения, знала, что попадание безопасного наконечника учебной рапиры в лицо может нанести ее красоте непоправимый ущерб. Адела де Отеро словно угадала его мысли: она едва заметно улыбнулась; или, быть может, загадочный шрам вновь обманул дона Хайме.

— Потом я непременно последую вашему мудрому совету, маэстро. Не хочу быть обезображенной.

— Ваше доверие мне льстит, сеньора. Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы…