Как она посмела вообразить, что отправится куда-то одна в таком платье? И что имела в виду, когда заявила, будто он запретил ей ездить верхом лишь для того, чтобы помучить? Он отдал приказ конюхам несколько дней назад, когда заподозрил, что она беременна, и был уверен в ее неведении относительно собственного состояния. Правда, ему в высшей степени безразлично, что подумает эта коварная лгунья. Он не обязан объяснять свои поступки – ей придется молча подчиняться, только и всего.

– Рад видеть вас, Клеймор, – сердечно приветствовал его Уильям Баскервиль, занимая свободный стул за столом, рассчитанным на шесть игроков. – И удивлен.

– Почему? – равнодушно бросил Клейтон.

– Только сейчас видел вашу жену на балу у Клифтонов. Думал, вы тоже там, – объяснил Баскервиль, поглощенный укладыванием фишек в стопки и готовясь начать игру по-крупному – Выглядит прелестно, я так ей и сказал.

Это невинное замечание вызвало такой недоверчивый взгляд герцога, что Баскервиль смутился и счел своим долгом вежливо заверить собеседника:

– Ваша жена всегда выглядит прелестно, и я всегда говорю ей это.

Но к величайшему смятению и недоумению Баскервиля, собеседник, вместо того чтобы по крайней мере улыбнуться и кивнуть, медленно выпрямился и замер в кресле, нахмурившись, как грозовая туча. Лихорадочно пытаясь сообразить, чем мог оскорбить собеседника, Баскервиль, к несчастью, пришел к совершенно неверному заключению, что его комплименты могли показаться слишком бесцветными мужу дамы, который, если верить сплетням, питает необычайно пылкие чувства к молодой жене. Беспомощно оглядев остальных сидевших за столом игроков, Баскервиль в отчаянии продолжал:

– Все посчитали, что герцогиня выглядит неотразимо прекрасной в таком необыкновенном зеленом платье, точно под цвет ее глаз. Я так ей и сказал. Пришлось дожидаться в длинной толпе поклонников, чтобы пробраться к ней поближе, поскольку она была окружена молодыми людьми и старыми ископаемыми вроде меня. Огромный успех, доложу я вам.

Клейтон очень спокойно, с намеренной сдержанностью бросил карты на стол. Отодвинув стул, он поднялся, коротко кивнул собравшимся и, ни слова не говоря, направился к выходу.

Игра на несколько минут замерла: пятеро оставшихся молча смотрели вслед герцогу. Все, кроме Баскервиля, убежденного сорокапятилетнего холостяка, были женаты. Четверо либо весело улыбались, либо безуспешно пытались скрыть усмешки. Баскервиль же был крайне озадачен, если не сказать встревожен.

– Черт побери! – прошептал он, глядя на остальных. – Видели бы вы, как посмотрел на меня Клеймор, когда я обмолвился, что встретил герцогиню у Клифтонов! – Ив это мгновение ужасная мысль осенила его. – Я… разве Уэстморленды достаточно долго женаты, чтобы начать ссориться?

– Теперь можно с уверенностью сказать, Баскервиль: Уэстморленды достаточно долго женаты, чтобы начать ссориться. – Губы Маркуса Ратерфорда дернулись в усмешке.

Добродушное лицо Баскервиля омрачилось.

– Господи Боже! Да я бы в жизни ничего не сказал, зная, что это может привести к скандалу! Она такая милая! Мне просто не по себе при мысли о том, что причинил ей неприятности. Уверен, она никогда бы не поехала на этот проклятый бал, будь ей известно, что мужу это не понравится.

– Вы так считаете? – осведомился лорд Ратерфорд, обменявшись пренебрежительными улыбками с остальными тремя игроками.

– Ну конечно, нет, – уверенно заявил Баскервиль. – Если бы Клейтон не велел ее светлости ехать, она бы с места не тронулась. В конце концов, она его жена. Обет, знаете ли, послушание и все такое!

Это весьма смелое замечание было встречено оглушительным фырканьем и смешками.

– Как-то я сказал жене, что ей совсем ни к чему новый меховой палантин, который она страстно желала иметь, поскольку у нее уже есть целая дюжина, – сообщил Ратерфорд, на мгновение забыв об игре. – Я был тверд, топнул ногой и сказал, что она его не получит.

– И она, конечно, смирилась? – испуганно спросил Баскервиль.

– Ошибаетесь, – хмыкнул Ратерфорд. – Вместо этого купила одиннадцать новых платьев, по одному к каждому палантину, и заявила, что если уж я заставляю ее ходить в отрепьях, по крайней мере никто не осмелится критиковать новые туалеты. И потратила в три раза больше, чем стоил сам мех.

– Господи! И вы ее побили?

– Побил? – удивленно повторил Ратерфорд. – Нет, это нисколько не помогло бы, будьте уверены. И потом, подобная идея мне не слишком нравится. Вместо этого я купил ей палантин.

– Но… но почему? – потрясенно охнул Баскервиль.

– Почему, старина? Могу объяснить. Потому что не имею ни малейшего желания приобрести всю Бонд-стрит[8], прежде чем жена немного успокоится. Платья чертовски дорого обходятся, но драгоценности… хорошо, что она не успела вспомнить о драгоценностях! Да я бы сэкономил целое состояние, согласись купить ей мех!

Первые лучи солнца озарили небо, когда Уитни бесшумно ступила на мраморную лестницу, чтобы подняться к себе. Она сегодня ужасно тосковала по Клейтону. Ей не хватало ощущения его руки, легонько сжимающей талию, дерзкого взгляда, радости от сознания того, что он рядом. Как он сумел стать самым дорогим для нее человеком за такое короткое время?

Она чувствовала себя настолько безутешной без него, что едва не поддалась искушению принести записку и все объяснить. Но что произойдет в следующий раз, если он снова впадет в ярость по неизвестной причине? Опять начнет наказывать Уитни своим пренебрежением, а ведь это такое мучение – знать, что твой возлюбленный рассержен на тебя непонятно почему! Она ничуть не жалела о своем открытом неповиновении приказу Клейтона сегодня, поскольку надеялась окончательно выяснить отношения в стычке, которой так добивалась.

Уитни даже уже подумывала, не стоит ли упомянуть за завтраком, как прекрасно провела время у Клифтонов. Да, решила она, нашаривая в темноте лампу, это неплохая мысль!

Но по зрелом размышлении идея оказалась не столь уж превосходной, со страхом поняла Уитни, когда комната внезапно ярко осветилась и она краем глаза заметила ноги в блестящих сапогах и пару темно-синих перчаток, которыми кто-то лениво похлопывал по бедру. Паника мгновенно охватила Уитни, но вместе с ней пришло и озарение. Она притворилась, что не видит мужа, завела руки за спину и направилась в гардеробную, на ходу расстегивая платье. Если только удастся заставить его подождать, пока она не переоденется в одно из самых соблазнительных неглиже, то получит небольшое преимущество, а потом желание может затмить гнев и тогда…

– Не снимай его, пока я не уйду!

Уитни обернулась, испуганная уничтожающим тоном.

Клейтон встал, надвигаясь на нее с хищностью пантеры, преследующей добычу. Уитни инстинктивно начала отступать, но тут же взяла себя в руки и гордо вскинула голову. Он навис над ней, и ей показалось, что от него повеяло ледяным ветром.

– Помнишь, я говорил тебе, что произойдет, если посмеешь снова ослушаться меня? – вкрадчивым, зловещим голосом осведомился Клейтон.

Несмотря на испуг и злость, охватившие Уитни, она была так влюблена в этого человека, что даже голос дрожал от переполнявшей ее нежности, когда она заговорила.

– Помню, – трогательно-тихо прошептала Уитни. – И помню также многое другое. Помню слова, которые ты говоришь… когда находишься глубоко во мне, кажется, прикасаешься к моему сердцу. Я помню…

– Замолчи! – яростно перебил он. – Или, помоги мне Боже, я…

– Помню прикосновение твоих рук, когда…

Он стиснул ее плечи и начал трясти с такой силой, что голова Уитни откинулась.

– Будь ты проклята! Я сказал, прекрати!

– Не могу.

Уитни морщилась от боли, которую ей причинял Клейтон, но не собиралась сдаваться.

– Я не могу остановиться, потому что люблю тебя. Люблю твои глаза, улыбку и…

Клейтон злобным рывком притянул ее к себе и ошеломил безумным, жестоким поцелуем, впиваясь в губы, чтобы заставить замолчать, причинить боль, отомстить. Он с такой силой сжимал ее, что Уитни не могла дышать. Но ей было все равно – она чувствовала твердость его плоти, налившейся желанием, и, когда его губы с дикой жаждой и отчаянным голодом вновь приникли к ее губам, обхватила Клейтона за шею и прильнула к его груди.