– А во-вторых? – спросил Нуржан.

– Я поеду в Елисеевку не воевать, – сказал Олег. – Мне надобно понять причины нашего поражения. Другими словами, мне надобно понять нашего врага. И сделать это прескоро – потому как если он начал убивать… – при этом слове все находящиеся в кабинете вздрогнули, – то он уже не остановится. Я должен поговорить с Елисеевым. Лицом к лицу. Один на один.

Какое-то время молчали. Переваривали услышанное.

– Сдается мне, – хмуро прокашлявшись, проговорил Нуржан, – повоевать в Елисеевке все равно придется.

– Точно, – буркнул Евгений Петрович. – Одним разговором дело не обойдется.

– На тот случай я владею третьим уровнем имперского боевого комплекса, – сказал Трегрей.

– Знаешь, – хмыкнул Нуржан, – там тоже… не пионеры с горнами собрались…

– Олег… – проговорила и Мария Семеновна. – Ты… уверен, что сможешь это сделать? Один против… Бог знает, сколько там головорезов сидят, в этом имении.

– Не имеет значения – сколько, – ответил на это Олег. – Я ведь говорил уже, Мария Семеновна, важна не сила, а мотивация. Я дворянин, а долг предписывает дворянству поддерживать в обществе справедливость и законность. И возможность делать это с должной эффективностью дают дворянам навыки, которым они обучаются на протяжении всей жизни.

– Да знаю я про твои навыки! – почти закричала директор. – Но не зря же говорят: против лома нет приема…

Парень встал со стула. «Z»-образная вена на его виске крупно вздулась. И в следующее мгновение… он попросту исчез из того участка пространства, где только что находился.

Что-то остро треснуло.

Мария Семеновна, Нуржан и Евгений Петрович, на долю секунду потерявшие Олега из поля своего зрения, вновь увидели парня – у стены. Олег стоял, напружинившись, часто дыша. Его кулаки были сжаты, он держал их у груди. А на стене, рядом с ним, красовалась неровная вмятина, ощеренная обрывками обоев и все еще осыпающая белую пыль штукатурки и кусочки бетона.

Мария Семеновна взглянула в глаза Трегрею, и у нее закружилась голова. Глаза Олега темнели тяжелой яростью… впрочем, уже светлевшей, рассасывающейся.

– Ни хре-на… се-бе… – врастяжку произнес Нуржан.

Евгений Петрович шагнул к стене и вложил во вмятину ладонь.

– Опти-лапти, – высказался и он. – В полпальца глубиной…

– Еще раз прошу прощения, – хрипловато проговорил Олег. – Время дорого, а мне надобно было убедить вас.

– Ох, Олег… – только и смогла произнести Мария Семеновна.

Она вдруг заметила, что экран компьютерного монитора пестрел мерцающими серыми полосами. Она пошевелила мышку – картина не изменилась.

– Евгений Петрович, – обратился Олег к физруку, – я видел, вы сегодня на машине. Соблаговолите отвезти меня к Елисеевке.

– Отвезу… – сглотнув, пообещал тот.

Третий этаж центрального строения Елисеевского дворца был лишен комнатных перегородок и представлял собой один большой зал, в котором стены почти сплошь были превращены в окна. Сейчас, впрочем, окна закрывали длинные портьеры, багровые и тяжелые, как парадные плащи всадников-великанов. Все немалое пространство зала было заставлено диванами и диванчиками разных цветов и конфигураций, креслами, а также столиками, почти на каждом из которых стояли кальяны, вазы со сладостями и фигурные бутылки с дорогим алкоголем; на устланном коврами полу лежали украшенные кистями подушки для сидения и мягкие игрушки: среднего размера, большие и просто громадные, как видно, выполнявшие те же функции, что и подушки. Около десятка плазменных панелей, расставленных по залу на тумбочках и развешанных по стенам, разноголосо вопили каждая свое.

И этот зал, ярко освещенный, пестрый, бурлящий шумом, похожий одновременно на гигантскую детскую комнату и восточную курильню, был полон детей – исключительно девочек в возрасте от шестнадцати-семнадцати до двенадцати лет. Их было не меньше дюжины здесь, потенциальных учениц средних общеобразовательных учреждений, одетых разно, отлично друг от друга: видимо, в соответствии с придуманными им кем-то образами. «Красные Шапочки», «принцессы», гимназистки с тугими косичками и чрезвычайно короткими платьицами, юные горничные, каноничные японские школьницы… они – кто смотрел мультфильмы, кто был занят игрой в приставку, кто тискал игрушечных зверят, кто просто громко болтал, валяясь на диванах и подушках, беспрестанно прыская звонким, как велосипедный звонок, смехом. Некоторые из девочек были увлечены не совсем соответствующими их летам делами: с привычной сноровкой курили кальян или прихлебывали спиртное из тонкостенных фужеров, а то и прямо из бутылок. И Настя Бирюкова тоже была здесь. В матросском костюмчике, со съехавшей с головы бескозыркой она лежала на ковре, задрав ноги на диван, держа в одной руке, безвольно-слабой, мундштук кальяна. По густо раскрашенному лицу ее, как алый осенний лист по поверхности лужи, плавала бессмысленная улыбка.

В центре зала возвышался надо всем этим необычайно большой диван – такой большой, что мог заполнить собою целиком комнату малогабаритной квартиры. Одетый уже в белоснежный просторный халат, вольно развалился на этом диване Ростислав Юлиевич Елисеев. И, хотя на диване места было еще предостаточно, Кардинал и Купидон помещались не на нем, а внизу, на полу, на подушках.

И если Купидон полулежал комфортно раскинувшись, точно копируя позу своего хозяина, Кардинал чувствовал себя в этом зале, казалось, немного неловко, а потому сидел прямо и смотрел в экран ближайшей к нему плазмы. Должно быть, его пригласили в этот зал впервые.

В очередной раз за вечер зазвонил мобильный телефон Елисеева. Ростислав Юлиевич, прежде чем поднять трубку, взглянул на дисплей и насмешливо прокомментировал:

– Так, теперь из фонда «Защитников пострадавших от полицейского произвола»… – после чего приложил телефон к уху и молвил свое:

– Говори.

Он слушал недолго.

– Вы ошибаетесь, если думаете, что вы первыми мне об этом сообщаете, – сказал он, явно перебив звонившего. – В этой травле задействована целая команда, писали, куда только можно. Да… Конечно, провокация. Угрозы? Да, мне угрожали, как же без этого… Что? Вы что, думаете, что я на самом деле способен на подобные деяния? Да… Ничего-ничего, я понимаю, это ваша работа. Ну-ну, не нужно так. Я и не сомневался, что вы воспримете эту гадость, как и должно ее воспринимать… Всего доброго…

Бросив телефон рядом с собой, Ростислав Юлиевич перегнулся через весь диван к стоявшему рядом круглому столику, на зеркальной поверхности которого белели аккуратные и длинные кокаиновые дорожки. Втянув в себя одну дорожку при помощи прозрачной стеклянной трубочки, судя по всему, именно для этой цели и изготовленной, он откинулся, кашлянул… И, не шевельнув головой, повернул в сторону Кардинала невероятно расширившиеся зрачки:

– Угостись! Такого коко-джанго ты нигде не найдешь. Поставляют специально для меня, поэтому – абсолютно без примесей. Чтоб ты понимал, даже Москва, самая что ни на есть элита, нюхает кокос, наполовину аспирином разбодяженный.

– Простите, не хочется, – ответил Мазарин.

Елисеев перевел взгляд на Купидона, уже изготовившегося подняться:

– Действуй. Можно.

Молодой человек вскочил, с хищным всхлипом вынюхал дорожку посредством собственной трубочки, только не стеклянной, а пластиковой, коктейльной. И замер склоненный над столом, точно кокаин мгновенно окаменил его. Елисеев, усмехнувшись, толкнул Купидона ногой. Тот опрокинулся на подушки и тут же обмяк, расплылся в широкой и вялой ухмылке.

Кардиналу хотелось уйти, но хозяин не отпускал его. Вообще, таким Руслан Карлович Елисеева видел впервые. Более того, он впервые получил возможность убедиться, что Елисеев может быть – таким. Лицо Ростислава Юлиевича было теперь бледно, движения – резки и порывисты. Даже речь его изменилась. Обычно Елисеев говорил, словно выкладывал пазл: каждое сказанное им слово ложилось в сознание собеседника точно так, как сам Елисеев и предполагал. Сейчас же Ростислав Юлиевич, кажется, вовсе не следил за тем, что говорил. Мысли, вспыхивавшие в его голове, превращались во фразы сами собой, и текли наружу, не встречая никакого препона на своем пути. Пока что ситуация не выходила за рамки обычного «отдыха», но Мазарин по опыту знал: если человек начинает позволять себе «расслабиться», он будет «расслабляться» все чаще и чаще, пока рано или поздно не потеряет контроль над собой. А чего Кардинал терпеть не мог – так это неконтролируемого поведения, поступков, несогласованных с разумом. Их невозможно «просчитать», эти поступки, и они неизменно приводят к катастрофе. В этот вечер Руслан Карлович прикинул, что пришла пора присматривать себе нового хозяина.