— Да нет, я немного понял, — ответил Борис с легким смущением. — Хотя, признаться, не могу взять в толк, зачем вам понадобилась пыльца кок-сагыза, а не само растение.

— Это идея Григория Степановича, — сказала девушка, становясь серьезной. — Вам не писал Павел о своих неудачах?

— Очень мало.

— Он работал упорно, самозабвенно. Ну, вы же знаете, как он работает, когда увлекается своим делом. И ничего у него не вышло: из огромных семян получились самые обыкновенные растения… Довольно жалкого вида… абсолютно непригодные для использования в наших целях.

— Зачем же ему все-таки понадобилась пыльца? Он думает, что путем скрещивания с гигантскими растениями добьется улучшения свойств у своей культуры?

Женя покачала головой:

— Нет, на это он не надеется. Свои культуры он уже оставил. Задача стоит та же.

— Какая же? Улучшить сорт, выведенный Петренко?

В голосе Бориса, очевидно, прозвучало такое сомнение, что теперь Женя посмотрела на него вопросительно:

— Ну, да. Вы видели кок-сагыз, полученный Григорием Степановичем? Это новое растение, не имеющее себе равных по величине, скорости роста и по каучуконосности. Вот над ним мы все работали/

— И эта работа удовлетворяла Павла?

На щеках Жени чуть-чуть проступила краска.

— Павел за последние полгода стал совсем другой, — оказала она тихо и сейчас же поднялась на ноги. — Пошли! — скомандовала она, двигая плечами, чтобы поправить за спиной рюкзак.

Отряд двинулся в путь.

Всю ночь душераздирающе кричали лягушки. Павел и Петренко ворочались в спальных мешках, забываясь ненадолго свинцовым сном и опять просыпаясь от нестерпимо громкого рева. Мысли исчезали в голове, мозг пустел, как коробка со снегом, поставленная на горячую плиту, звуки пронизывали все тело, проходя сквозь него тупыми, болезненными ударами.

Только под утро внезапно, точно подчиняясь палочке невидимого дирижера, дикий концерт прекратился. Петренко сейчас же захрапел, наверстывая потерянное для сна ночное время. Павлу не спалось. Он лежал, высунувшись из мешка и опираясь на ладони, курил и думал.

Был какой-то барьер, в который упиралась быстро несущаяся, как нитка с разматывающегося клубка, лихорадочно работающая мысль, натягивалась, рвалась и снова наматывалась в тот же спутанный тяжелый клубок.

Этим барьером был островок, куда их закинула прихоть нелепого случая, опрокинувшего все их расчеты, разрушившего все их планы.

Павел сознавал свою вину в этой неудаче, хотя он был уверен, что Петренко ни в чем его не обвиняет. Он упрекал себя за свою вечную горячность, нетерпение, порывистость, которые завели его и Петренко в такое жалкое, безвыходное положение.

— Ах, если бы тогда я не настаивал на этом дурацком переходе, в темноте, по колени в воде, ничего не видя перед собой…

В ушах Павла звучал предостерегающий голос Петренко:

— Смотри, Павел… Дно опускается…

— Нет, нет, мы же видели впереди берег… Сейчас, сейчас, еще немного…Еще десять, еще двадцать шагов…

— Вернемся, Павел!…

Вода уже по пояс. Они встряхивают заплечные мешки, охраняя их от сырости.

— Вижу берег, — говорит Павел возбужденно. — Ну, Григорий, вперед, быстрее!

…Они пробираются между стволами тростника, с трудом вытаскивая ноги из вязкого ила, цепко схватывающего подошвы горных ботинок.

— Еще десяток-другой шагов — и все в порядке! — торжествующе заявляет Павел.

Внезапно раздается болезненный крик Григория.

— Что такое?

Петренко не отвечает… Он возится в воде, отрывая что-то, крепко приставшее к телу.

— А, Черт… Вот так гадина! Что-то тяжело шлепается в воду.

— Держи меня, Павел… В глазах темнеет… Скорее!

Долго стояли они, пережидая, пока пройдет дурнотное состояние у Петренко. Потом заковыляли вперед. Петренко повис на плече Павла, теряя сознание. Вперед, вперед!… Наконец берег. Какое безумное облегчение берег!

…Воспоминание о пережитом тяжелым грузом давит сознание.

— Берег! — чуть слышно произносит Павел, швыряя окурок в воду. — Нечего сказать, берег! Попались в ловушку, как крысы!

Над водой светлел предрассветный туман. Что-то чуть слышно хрипело, булькало, плескалось в черной мгле заколдованных глубин озера.

Шестое утро встречают они на этом крошечным клочке суши — пигмеи, закинутые судьбой в мир исполинов, гулливеры в царстве великанов, беспомощные перед стихийными силами преображенной природы.

"Почему не идет Женя?" спросил себя Павел и сейчас же ответил: "А с кем она пойдет? Кто из отряда сможет сопровождать ее в этом переходе?" Он вспомнил подъемы по отвесным скалам, спуск на веревках с головокружительной высоты в зияющую бездну, сквозь непроницаемую мглу тумана.

Может быть, отряд еще надеется на их возвращение? Но ведь надо реально оценивать события. Если в течение пяти дней не вернулись, значит, нашлись препятствия, которые мешают их возвращению.

…Вся группа — тринадцать человек — стоит лагерем у подножия горы, в устье ущелья Батырлар-джол, дожидаясь, когда будет открыт семафор, чтобы продолжать путь в сказочную страну.

Семафор! Это была мысль Павла. Отряд подошел к ущелью. Это было шесть дней назад. Батырлар-джол издали белел пеной потока, стремительно несущегося по отвесной скале. Путь был закрыт. Под таким же потоком пытался прорваться Павел в ущелье год назад — пытался и был наказан за эту попытку жестокой болезнью.

— Джаман-су, — пробормотал Павел, горько усмехаясь.

Семафор был опущен. Дорога закрыта. Началось обсуждение плана дальнейших действий. Павел не принимал в нем участия. Он молча шагал взад и вперед вдоль бурлящего ручья, сжигаемый желанием двигаться дальше. Мыслями он был уже там — на волшебных альпийских лугах, среди растений-исполинов, источающих незнакомые дурманящие ароматы. Он видел перед собой яркобурые скалы, словно раскаленные докрасна пылающим июльским солнцем, русло потока, низвергающегося из-под тающих ледников в долину Батырлар-джол. Высоко над головой он отчетливо представлял себе белую пену воды, проложившей дорогу к узкой теснине выхода из ущелья и преградившей путь отряду.

Павел ходил, кусая губы, угрюмый, ушедший в себя, погруженный в жгучие мысли. Совещание шло долго. По временам отдельные слова и фразы врывались в его сознание, не вызывая ответных мыслей. Он весь ушел в воспоминания, рисуя себе недосягаемый теперь, удивительный мир, укрывшийся за отвесными стенами хребта.

Казалось, все рушилось. Здесь была знакомая, освоенная дорога, по которой мог подняться весь отряд. Идти на поиски другого прохода в таком составе не имело никакого смысла. Что-то надо было решать. Семафор был закрыт. Открыть его могло бы только одно: изменение направления потока. Да, именно так. Но смешно сказать: изменить направление потока! Какая сила могла бы направить низвергающиеся в долину ледяные воды в другом направлении?

Он закрыл глаза, почти физически ощущая холодное дыхание бешеных волн, в ярости прыгающих между отвесными стенами своего ложа. Какая удобная дорога это ложе потока! И какая злополучная судьба — знать, что в данный момент эта дорога непроходима!

Непроходима? Но что значит непроходима? Стоит только отвести воду — и она станет проходима. В голове Павла возникали и исчезали волнующие образы. Прихоти случая, изменяющего направление потока. Обвал, насыпавший гигантскую плотину поперек ложа потока… Трещина, внезапно расколовшая край русла и выпускающая всю воду в долину, минуя ущелье Батырлар-джол… И молнией сверкает в сознании: взрыв!

Это была блестящая мысль. Павел кусает губы, сопоставляя свою идею и ее осуществление. План был ясен и прост. Двум участникам экспедиции подняться на хребет с востока — по другому, более пологому склону, форсировать ледники, опуститься в долину, обойти озеро, подняться к руслу потока выше впадения в ущелье Батырлар-джол и взорвать ложе, выпустив воду в долину. Поток пойдет мимо ущелья — дорога будет свободна. Весь отряд во главе с Женей поднимется по знакомой дороге, а за это время тем двум, которые проникнут в долину с востока, можно будет заняться поисками каучуконоса.