Сел на край кровати и почувствовал себя толстым.

Скорее, тяжелым. Да, тяжелым.

Анук… – вздохнул, вытягиваясь в постели. – Анук…

Что бы она сейчас о нем сказала? Что осталось от него, прежнего? А этот адрес на конверте… Где это? Как Алексиса занесло в такую глушь? Почему не прислал нормальное уведомление? Конверт с черной каймой, дата смерти, место захоронения… Кто был с ней рядом? Почему он так себя повел? Что это? Наказание? Жестокость? Хотел сообщить, что его мать умерла, или в последний раз плюнуть в душу? Мол, ты бы никогда и этого не узнал, если бы я, столь великодушный, не соблаговолил потратить несколько сантимов на почту…

Что стало с Алексисом? Когда она умерла? Он не догадался посмотреть дату на штемпеле. Как давно пришло это письмо? Что от нее осталось? Черви уже сделали свою работу? Отдал ли он ее органы? Как она того хотела и столько раз заставляла его клясться, что он это сделает.

Поклянись, говорила она. Поклянись моим сердцем.

И он клялся.

Анук… Прости меня. Я… Что же тебя добило? И почему ты меня не дождалась? Почему я не вернулся сам? Да нет, я знаю, почему. Анук, ты… Услышав дыхание Лоранс, он тут же пришел в себя. Прощай.

– Ты что-то сказал?

– Ничего, извини… Я…

Протянул к ней руку, нащупал бедро, прижался. Она замерла.

– Прости.

– Вы оба слишком жестоки со мной, – прошептала она.

– …

– Вы с Матильдой… Вы оба… Мне кажется, я с двумя подростками живу… Я устала от вас. Вы меня используете, Шарль. Кто я для вас теперь? Ходячий кошелек? Подстилка? Я должна пожертвовать для вас своей жизнью? Я больше не могу так… Я… Понимаешь?

– …

– Ты слышишь, что я тебе говорю?

– …

– Ты спишь?

– Нет. Я прошу у тебя прощения… Я слишком много выпил и…

– И что?

Что мог он ей сказать? Разве она поймет? Почему он раньше ничего ей об этом не рассказывал? Да и что, собственно, он мог рассказать? Что осталось от всех тех лет? Ничего. Одно письмо.

Письмо без подписи, его клочки лежат теперь где-то на дне мусорного ведра в доме его родителей…

– Я узнал о смерти одного человека.

– Кого?

– Матери одного из моих друзей детства…

– Пьера?

– Нет. Другого. Ты его не знаешь. Мы… Мы уже не дружим…

Она вздохнула. Школьные фотографии, бутерброды с маслом, любимые детские телепередачи, всякие там «Звезды на арене», – все это было не для нее. Она терпеть не могла всю эту ностальгическую муть.

– И ты начал такое вытворять из-за смерти матери какого-то типа, которого не видел лет сорок, это так?

Именно так. У нее был гениальный дар все разложить по полочкам, наклеить этикетки, убрать и забыть. И как же он раньше все это в ней любил… Ее здравый смысл, ее жизненную энергию, ее способность схватывать суть, ее прозорливость. Все эти годы, получается, что, удачно пристроившись, он охотно этим пользовался. Это было так… удобно… И, пожалуй, полезно.

И он решил пристроиться снова, уцепиться за ее энергию, за то влияние, которое все еще имел на нее: его рука осторожно скользнула по ее ноге.

Повернись ко мне, молча молил он ее. Повернись. Помоги мне.

Она не шевелилась.

Он придвинул к ее подушке свою и уткнулся ей в затылок. Его рука пробиралась все выше, путаясь в шелковых складках ночной рубашки.

Расслабься, Лоранс. Отреагируй хоть как-то, пожалуйста.

– И что же такого в ней было, в этой даме, – сострила она, – что, пекла вкусные печенья?

Он тут же отдернул руку.

– Нет.

– У нее была большая грудь? Она брала тебя на колени?

– Нет.

– Она…

– Тесс… – прервал он ее, отводя ее волосы, – тише, кончай. Ничего. Она умерла, и все.

Лоранс повернулась к нему. Он был нежен, внимателен, ей понравилось, результат оказался ужасен,

– Ммм… на тебя хорошо действуют похороны, – вздохнула она, натягивая одеяло.

Эти слова потрясли его, какое-то мгновение он был уверен, что… да нет, ничего. Стиснул зубы и прогнал эту мысль, не успев ее сформулировать. Стоп.

Она заснула. Он встал с кровати.

Вынимая ноутбук из портфеля, увидел на мобильном, что Клер несколько раз ему звонила. Поморщился.

Сварил себе кофе и устроился на кухне.

Несколько ударов по клавишам, пощелкал «мышью» и готово: нашел его координаты. Даже голова пошла кругом.

Десять цифр.

Их разделяли какие-то десять цифр, а ведь сколько дней и ночей, сколько усилий он потратил на то, чтобы их разделяла вечность.

Забавная штука жизнь… Десять цифр, раздастся гудок. Можно заговорить.

Или положить трубку.

Как и его сестра, он сам себя обругал. На экране теперь высвечивался маршрут, который мог бы его к нему привести. Километраж, съезды с автомагистралей, стоимость платных участков дорог и название деревни.

Вроде познабливало, почему бы не сходить за пиджаком? А раз уж набросил его на плечи, то почему бы не достать ежедневник. Выбрал самые ненужные странички, где-нибудь в августе, например, и в общих чертах срисовал маршрут путешествия, которое вряд ли когда состоится.

Может быть, в августе, почему бы нет? Наверно… Там видно будет.

Записал его координаты также машинально, будто во сне. Может, черкнет ему как-нибудь вечерком словечко… Или пару?

Как и он.

Чтобы убедиться, что нож гильотины наточен… Но хватит ли у него на это духу? Желания? Или слабости? Он надеялся, что нет.

И захлопнул ежедневник.

Мобильный снова зазвонил. Он не ответил, встал, ополоснул чашку, вернулся, увидел, что она оставила сообщение, заколебался, вздохнул, решился, прослушал, застонал, выругался, разозлился, проклял ее, выключил свет, взял пиджак и растянулся на диване.

«Через три месяца ему бы исполнилось девятнадцать лет».

И хуже всего, что она сказала это совершенно спокойно. Да, спокойно. Вот так, посреди ночи, после гудка.

Как можно было сказать такое бездушному аппарату?

Как можно вообще думать об этом?

Еще и находить в этом утешение?

Он пришел в бешенство. Да что это за дешевая мелодрама, черт возьми?

Пора с этим кончать, старушка, пора завязывать, так нельзя.

Он перезвонил, собираясь отчитать ее.

Она сняла трубку. Ты ведешь себя нелепо. Я знаю, ответила она.

– Знаю.

Сказала так мягко, что всю его твердость как ветром сдуло.

– Мне заранее известно все, что ты мне скажешь, Шарль… Тебе даже не нужно меня тормошить или смеяться надо мной, я и сама прекрасно с этим справляюсь. С кем еше я могу об этом поговорить? Если б у меня была близкая подруга, я бы разбудила ее, но… Моя лучшая подруга – это ты…

– Ты меня не разбудила…

Молчание.

– Поговори со мной, – прошептала она.

– Это все ночь, – заговорил он, прочищая горло. – Ночные тревоги… Помнишь, как она нам о них рассказывала? Как людей скручивало, как они сходили с ума и тонули в своих кошмарах, как она держала их за руку… Завтра полегчает. А теперь надо поспать.

Долгое молчание.

– Ты…

– Я…

– Помнишь, что ты мне сказал в тот день? В этом ублюдском кафе напротив клиники?

– …

– Ты сказал: «У тебя еще будут дети…»

– Клер…

– Прости меня. Я вешаю трубку.

– Нет, нет! – прервал он ее. – Постой! Я не позволю тебе так легко отделаться… Подумай хорошенько. Хоть раз подумай о себе. Хотя ты никогда не умела этого делать… Тогда представь себе, что ты – очень сложное судебное дело. Посмотри мне в глаза и скажи: Ты жалеешь об этом… об этом решении? Ты действительно жалеешь? Будьте честным, мэтр…

– Мне скоро со…

– Помолчи. Мне плевать. Я только хочу, чтобы ты мне ответила «да» или «нет».