Он помолчал, докуривая папиросу, и перешел к делу:

— Давай, дуй в роту, разберись с потерями и отправь ко мне кого-то из командиров взводов со списком погибших и твоим рапортом, будет извещения писать, а мне надо комдиву доклад готовить. Да, твой старшина погиб, подыщи кого-нибудь на его место, всё, иди.

— Есть!

Чтобы безопасно вернуться на позиции роты, сначала пришлось двести метров ползти на пузе, пока не добрался до недокопанного хода сообщения, по которому и вернулся в расположение второго взвода, сразу погрузившись в организационные проблемы. Помимо составления рапорта о боевых действиях, учета раненых и погибших, мне предстояло по сути с нуля сформировать первый взвод, подобрать замену старшине (плакали теперь мои планы насчет полевой формы), найти нового снайпера, организовать работу по доработке окопов и дальнейшему рытью ходов сообщения. Так и крутился как белка в колесе, но днем, решив первоочередные задачи, и чувствуя, что голова уже совсем не соображает от усталости и недосыпа, завалился спать на пару часов, разрешив отдохнуть и бойцам, свободным от рытья траншей и караулов. Около четырех часов пополудни, когда ход сообщения прорыли еще на сотню метров, я отправил красноармейцев за обедом, вместе с которым принесли и «наркомовские сто грамм» на всю роту. Хоть какая-то радость для бойцов, которые сегодня приняли свой первый бой, потеряли товарищей и поняли, что шансов дожить до победы при таких раскладах у них очень мало. После всех подсчетов оказалось, что в моем подразделении погибло двадцать семь человек, сорок четыре госпитализировано с ранениями, ещё четверо пропали без вести, причем только двое из первого взвода, которые могли неучтенными погибнуть в контратаке, но куда пропали двое бойцов из третьего взвода вообще непонятно, мистика. Итого в моем распоряжении осталось сто пятнадцать бойцов. Немало, но такими темпами через три-четыре боя роты не будет, совсем не будет.

Когда начало темнеть, я отправил с каждого взвода по одному отделению на нейтральную полосу, чтобы собрали трофеи, сожгли поврежденную самоходку и сделали засаду против немцев, которые могли попытаться собрать жетоны своих погибших. Напротив первого взвода большая часть трофеев уже собрана, но там надо было поискать пропавших бойцов и взять сапоги — во время утреннего боя совсем не было времени на снимание обуви с трупов, а у меня две трети роты в ботинках с обмотками. Потом накрутил хвосты командирам взводов и сержантам, чтобы контролировали караулы и, выпив свою порцию «наркомовских», завалился на боковую.

Спалось хорошо, никакой стрельбы ночью не было — немцы не осмелились приближаться к нашим позициям. Поэтому утром после завтрака я отправился в штаб батальона в неплохом настроении. Ночью ход сообщения наконец-то доделали, так что ползать не пришлось, что ещё добавило несколько плюсовых баллов к моему душевному состоянию.

На совещании Гусев первым делом сообщил, что он назначен командиром батальона, представил нового начальника штаба старшего лейтенанта Васильева, который ранее служил в штабе полка и лейтенанта Коробейникова, бывшего комвзвода из второй роты, теперь поставленного на командование первой ротой. Про Тарасова новый комбат сказал, что ранение тяжелое и тот отправлен на лечение в тыловой госпиталь.

— Товарищи, — перешел к делу Гусев, — Вчера на совещании в штабе дивизии наши действия в обороне были признаны неудовлетворительными, также плохо были оценены и другие батальоны. Несколько сгладило критику в наш адрес то, что товарищ Ковалев смог захватить немецкий танк, но наград за это не будет, слишком большие потери, да ещё и дезертиры. С первого взвода двоих пропавших не нашли? — спросил он, обращаясь ко мне.

— Нет, — ответил я, покачав головой, — отправил отделение на нейтральную полосу, перепроверили все воронки на позициях взвода, нет их. Они оба из помилованных дезертиров, видно, опять сбежали.

— О чем и речь! — продолжил комбат, — Это говорит о низком контроле за личным составом и неудовлетворительной дисциплине, фактически о попустительстве дезертирству, так может и до массового бегства с позиций дойти, как это произошло с первой ротой. Поэтому требую усилить контроль за дисциплиной, — Эк, он завернул, да и на меня грозно смотрит, как будто это у меня одного бойцы лыжи смазали!

Тем временем Гусев сделал паузу, сурово оглядел всех собравшихся, и продолжил:

— Теперь о других вопросах — вчера вечером подошли отставшие части дивизии, поэтому решено этой ночью заменить наш полк на передовой и отвести в тыл для отдыха и пополнения. Так что готовьтесь. У меня всё, есть вопросы?

Я поднялся с места:

— Да, товарищ старший лейтенант, у меня есть вопрос по трофеям — мы собрали ночью на нейтральной полосе немецкое вооружение, которое я хочу оставить на вооружении в роте, также собраны часы и сапоги. Поэтому прошу Вашего разрешения раздать сапоги бойцам, потому что у нас серьёзные проблемы с обувью, а также раздать часы командирам — это необходимо для согласованности боевых действий, а в роте только одни часы — у меня, — протянув комбату рапорт, продолжил, — Вот я подробно изложил, что собрано и по каким основаниям это следует выдать личному составу.

Гусев, нахмурившись, взял рапорт и внимательно его прочитал.

— На мой взгляд, это… — он на секунду задумался, подбирая слова, — Попахивает мародерством, особенно вопрос с часами, поэтому мне необходимо это согласовать, — он убрал рапорт в планшетку и спросил, — Ещё вопросы есть? Ну, тогда совещание заканчиваем, возвращайтесь в подразделения.

Вопрос с трофеями решился, только когда нас сняли с передовой. Как сообщил мне Гусев, политотдел дивизии после недолгого обсуждения собрался было строго отказать, да ещё и пропесочить меня по комсомольской линии, но прибывший к нам представитель штаба фронта, узнав о проблеме, сообщил, что, мол, нечего наводить тень на плетень и надо делать всё, что ведет к повышению боеготовности. Отвели наш третий батальон недалеко — всего на пару километров и расположив в небольшой рощице, в течении трех дней пополняли из подходящих маршевых подразделений, хорошо восполнив потери личного состава. А я всё это время гонял роту, отрабатывая действия в наступлении — начальство хоть ничего и не говорило о дальнейших планах, но по всем признакам у меня складывалось впечатление, что нас скоро погонят вперёд.

— Немецкие гранаты имеют длинную рукоятку, поэтому кинуть их можно метров на пять дальше, чем РГД-33. В действие они приводятся просто — достаточно открутить крышечку с торца рукоятки и дернуть фарфоровый шарик, — с вражеских трупов мы сняли почти сотню гранат, десяток пистолет-пулеметов МП-40, поэтому я подробно объяснял бойцам первого взвода правила обращения с трофейным вооружением.

Во время лекции ко мне подошёл незнакомый молодой политрук со свернутой газетой в руке и представился, протянув командирскую книжку:

— Комиссар батальона Захаров Яков Моисеевич.

— Командир третьей роты Ковалев Андрей Иванович, очень приятно!

— Мне необходимо провести политучебу.

Я не стал возражать, завершил свои занятия и отдал ему первый взвод на промывку мозгов. Нужное дело, может разбегаться перестанут. Захаров разрешил сесть бойцам на землю, развернул газету и начал пересказывать содержание статей, зачитывая заголовки и цитаты. Послушав пару минут, я тихонько удалился в сторону второго и третьего взводов, отрабатывавших наступательные действия. Нормально. За три дня непрерывной муштры кое-чему научились, лишь бы в бою ничего не забыли.

За полтора часа Захаров политически обработал все три взвода и вновь подошел ко мне.

— Андрей Иванович, а Вы что же на политзанятиях не поприсутствовали?

— Да всё дела, понимаете, тем более что я надеялся у Вас, Яков Моисеевич, позаимствовать газету, чтобы самому прочитать, мы же, наверное, последние в Вашем списке на политучебу?

— Нет, мне ещё с минометчиками, тыловиками и связистами батальона позаниматься надо, но если пройдете со мной до штаба, могу Вам дать «Красную звезду».