— Ладно тебе, Виталя, гулять так гулять! — заметил Олег, сам слегка ошарашенный количеством бутылок. Остальные переглянулись, без труда уловив невысказанное: «Если уж экспериментировать, так на полную катушку!» — А что это за тетенька поет, Жора? Это ведь ты музончик поставил?

Жора, манипулировавший бесчисленными закусками, посмотрел на него осуждающе.

— Это Милен Фармер!.. тетенька… Французская певица. Клипы у нее совершенно обалденные, особенно исторические… а шоу какие!.. — он вздохнул — немного мечтательно. — Мне нравятся француженки.

— Француженки в любви самые специалистки, — заметил Борис, расставлявший канделябры. Петр фыркнул.

— А мне они не нравятся. Видел я их — за шваброй спрятать можно! У женщины должно быть что-то спереди и что-то сзади! Кому охота уколоться об бабу, которую обнимаешь?!

— То есть девушки евростандарт не в твоем вкусе, — сказал Олег, двумя пальцами наигрывая на «Беккере» собачий вальс. — А где же наши красотки?

Виталий, притащивший из своей комнаты гитару и бренчавший ему в такт, неопределенно пожал плечами.

— Будто не знаешь, как долго женщины собираются!.. Как ты думаешь, Кристинка нам споет? Раз утверждает, что певица…

— У нас денег не хватит, — Алексей провел ладонью по золотистой занавеске, закрывавшей нишу, и ее нити сухо шелестнули. — Странно, она утверждает, что знаменита чуть ли не в пугачевских масштабах, а вот я ее не знаю.

— Никто ее не знает. Врет, наверное! — подытожил Петр. Борис усмехнулся, зажигая свечи, потом приподнял голову, скользнув рассеянным взглядом по дверному проему, рядом с которым стоял Петр, и застыл. Пламя зажигалки тихо колыхалось в его повисшей в воздухе руке. Остальные, уловив перемену, повернули головы и на некоторое время превратились в каменные изваяния.

Музыка и ковер приглушили стук каблуков, а может они специально шли на цыпочках. Так или иначе, только что в гостиной никого не было, но теперь они стояли перед дверным проемом — все пятеро — и смотрели на них, улыбаясь немного настороженно, и в глазах их была тайна, и тепло, и отблеск того восхищения, с каким они не так давно разглядывали себя в зеркало.

— Елки! — сказало одно из каменных изваяний с некой печалью, превратившись на секунду в Олега и сразу же вернувшись в прежнее состояние.

Они входили в залу по очереди — не суетясь и не толкаясь, идя почти в такт музыке, словно демонстрируя наряды на подиуме, с поднятой головой и в ореоле абсолютного осознавания своей красоты. Этот ореол окутывал даже робкую Светлану, совершенно изменив ее, — на шахматный паркет залы ступила незнакомка с горделивой осанкой и сияющими глазами, одетая, словно исполнительница латиноамериканских танцев — черное с золотом сверкающее платье с косой юбкой, сильно открывающей правое бедро, а с левой стороны спускающееся почти до колена, с тонкими витыми бретельками из золотых нитей и золотыми шнурками, пересекавшими тонкую загорелую спину. Золотистые серьги-подвески в ушах Светланы задорно позвякивали при каждом ее шаге.

Марина выступала с величавой томностью. Ее атласное платье цвета кофе с молоком с длинной пышной юбкой и глубоким декольте придавало ей вид скучающей принцессы. Роскошные волосы, зачесанные набок, золотистыми локонами падали на обнаженное плечо и спину, чуть колыхаясь при ходьбе. В вырезе округло сияло жемчужное ожерелье из трех нитей, в ушах покачивались аметистовые серьги, и камни, по сравнению с глазами Рощиной, казались тусклыми и безжизненными.

Если Марина казалась вальяжной принцессой, то Ольга скорее была принцессой ледяной, дочерью и наследницей Снежной Королевы. Ее глаза смотрели холодно и надменно, и в походке тоже чувствовалась надменность. Черное с серебром длинное платье облегало ее фигуру, как перчатка, по талии в три ряда шли сверкающие белые камни. Высоко зачесанные волосы были сколоты серебристыми заколками, спускаясь из пучка острыми прядями, запястья охватывали несколько узорчатых серебряных браслетов, губы, покрытые светло-сиреневой, с блеском, помадой, казались замерзшими, и в стуке каблуков по паркету мерещился хруст снега.

Волосы Алины тоже были подняты наверх, но в прическу пышную, из которой спускалась одна-единственная медная прядь, лежавшая на щеке полукруглым завитком. Длинное полупрозрачное платье из темно-зеленой органзы, расшитое бисером, спадало легкими мягкими складками и словно струилось вокруг ее фигуры. Через локти был переброшен широкий шарф в тон платью. На указательном пальце сверкал золотой с зелеными камнями цветок, а длинные ажурные золотые серьги с изумрудами спускались почти до плеч. В ее походке слышался не хруст снега, а шелест сминаемой травы, присыпанное веснушками лицо казалось немного печальным, и Суханова походила на заблудившуюся юную лесную фею.

А вот облик Кристины был абсолютно земным, хотя и не менее притягательным. Ее шелковое ярко-красное платье, несмотря на свою длину, оставляло открытым для обзора довольно значительные детали телосложения. Глубокое декольте со шнуровкой на спине шло до основания ягодиц, и из него весело выглядывал вытатуированный дракон. Декольте спереди спускалось почти до пупка, и, казалось, груди вот-вот вырвутся из него на волю. Юбка была сильно раскрыта на бедрах, и Кристина казалась скорее раздетой, чем одетой. На пальцах сверкали неизменные кольца, открытая высокая шея блистала золотыми цепочками, черно-красные волосы разметались по плечам и свисали вдоль щек хищными прядями. Выражение лица походило на игривый манящий жест указательным пальцем, но в глазах этой игривости не было, и их взгляд наводил на мысль, что все не так просто, как кажется.

Они вошли в залу и встали почти правильным полукругом — разные девушки с разными взглядами, но улыбки их очень быстро стали почти одинаковыми, отличаясь лишь только степенью насмешливости.

— Отомрите! — язвительно сказала Ольга, чуть поведя головой.

Олег отмер первым. Олег печально вздохнул. Олег встал из-за рояля и загробным голосом произнес:

— Все, хана нам, мужики! Лучше б они посуду мыть остались! Лучше б я уже был в стельку пьян и беспробудно дрых! Эх!..

Он горестно махнул на них рукой и, сгорбившись, отвернулся. Виталий усмехнулся и перевел его жест:

— Мы в восхищении!

Вначале компания как-то сама собой разделилась на две группы. Девушки облюбовали себе диванчик в нише за золотистой занавесью, уставили столик фруктами, бутылками шампанского и вина и беззаботно болтали о разных пустяках, изредка поглядывая в сторону мужчин, которые, слегка ошарашенные столь парадным и величественным выходом, пока не предпринимали никаких действий. Только Петр, прихватив с собой бутылку распробованного виски сразу же присоединился к девической компании, без труда подключившись к разговору и чувствуя себя совершенно свободно — скорее всего потому, что в данный момент выпивка волновала его несравненно больше, чем женские прелести. Разговор был легким, сидеть тут было приятно, поглядывать вокруг тоже, остальное было неважно. С мужиками следовало бы поговорить о работе, о чем-то серьезном или о женщинах, а этого ему не хотелось. Ему хотелось отдыхать.

Олег, собрав вокруг себя остальных возле оружейной стены, травил скабрезные анекдоты, и вся компания то и дело разражалась оглушительным хохотом, отчего звякало оружие и бутылки на столе. То и дело кто-нибудь поглядывал в сторону ниши, завидуя Петру, расположившемуся там с такой непринужденностью, но пока никак не решаясь последовать его примеру. Только Алексей с бокалом в одной руке и дымящейся сигаретой в другой бродил из одной компании в другую, курсируя между нишей и дальним концом залы, как рейсовый катер. И там и там было занятно, поэтому он нигде не оставался насовсем, но не только поэтому, а еще потому, что ему казалось, что через какое-то время все начинают на него неприязненно поглядывать и сбавлять голос, чтобы он ничего не услышал. И чем больше он пил, тем острее становилось это чувство.

Алексей скромно пристраивался возле стеночки в нише и слушал, не пытаясь вставлять какие-то фразы в разговор.