Сара усмехнулась:

– Наверное, из-за того, что она называла его Доктор Малоделайка. Даже в глаза. Я однажды спросила ее, относится ли это прозвище ко всем представителям профессии. Она ответила, что не совсем, и пояснила, что Хендри ближе к животным, чем к людям, так как он настоящий осел. Робин засмеялся:

– Хью был самым ленивым и самым непрофессиональным врачом из моих знакомых. Однажды я даже предложил проверить его медицинский диплом, потому что усомнился в его существовании. Правда, это трудновато сделать, когда речь идет о твоем старшем партнере. Пришлось молча терпеть до его ухода на пенсию. – Робин склонил голову набок. – А как Матильда называла тебя, если она всем давала прозвища?

Сара поднесла к лицу ручку и смотрела на нее отсутствующим взглядом. В ее темных глазах читалось навязчивое беспокойство.

– Матильда была помешана на своей ужасной «уздечке для сварливых». Какой-то нездоровый был интерес, честное слово. Она даже предлагала мне как-то примерить ее, чтобы испытать новые ощущения.

– Ты примерила?

– Нет. – Сара помолчала минуту, а потом заговорила, словно приняв какое-то внутреннее решение: – Матильда называла свой артрит «внутренней мегерой», потому что он постоянно причинял ей ноющую боль. – Сара постучала ручкой по зубам. – И чтобы отвлечься от боли, она надевала эту штуку. Поэтому и говорю, что у нее была навязчивая идея. Она использовала «уздечку» как орудие епитимьи, как власяницу. Но когда я выписала ей нормальное болеутоляющее вместо бесполезных пилюль, которыми пичкал ее Хендри, и мы смогли хоть как-то контролировать боли, миссис Гиллеспи стала называть меня ради шутки Уздечкой Для Сварливых. – Сара увидела замешательство Робина и пояснила: – Потому что я смогла усмирить «внутреннюю мегеру».

– К чему ты клонишь?

– Мне кажется, она пыталась мне что-то сообщить. Робин покачал головой.

– Почему? Потому что надела «уздечку» перед смертью? Думаю, это всего лишь символ.

– Символ чего?

– Того, что жизнь – иллюзия. Мы все ее узники. Может, это была ее последняя шутка. Мой язык укрощен навеки или что-то подобное. – Робин пожал плечами. – Ты рассказывала о своем прозвище полиции?

– Нет. Я так расстроилась, когда увидела Матильду, что мне это не пришло в голову. – Сара беспомощно подняла руки. – Кроме того, патологоанатом и полицейский ухватились за то, как Матильда называла герань, растущую из «уздечки». «Персты умерших». Это из «Гамлета», из монолога о смерти Офелии. Честно говоря, и ванна, и крапива на голове наталкивают на мысль о том, что они, возможно, правы. Хотя сейчас я уже сомневаюсь...

Голос Сары затих, и она поникла, глядя на письменный стол.

Робин несколько секунд помолчал.

– Предположим, она пыталась сказать, что ее язык укрощен навсегда. Ты думаешь, что здесь кроется и другой смысл?

– Да, – сказала Сара тоскливо. – Кто-то другой мог его укротить. Однако это не имеет смысла. То есть если бы Матильда знала, что ее собираются убить, она не стала бы терять время и надевать «уздечку» в холле. Ей следовало лишь подбежать к входной двери и кричать что есть мочи. Ее бы услышала вся деревня. Кроме того, убийца все равно бы снял «уздечку».

– А может, именно убийца хотел сказать: «Теперь ее язык замолчал навсегда».

– Тоже бессмысленно. Зачем убийце указывать на то, что это убийство, если он столько труда положил, чтобы инсценировать самоубийство? – Она потерла уставшие глаза. – Без «уздечки» все выглядело бы предельно ясно. А еще цветы. Что они значат?

– Тебе нужно поговорить с полицией, – сказал Робин с внезапной решимостью, потянувшись к телефону. – Черт побери, Сара, кто еще знал, что она называла тебя Уздечкой Для Сварливых? Вполне естественно, что ты приняла этот спектакль за послание тебе.

– Какое послание?

– Не знаю. Может, угроза. Доктор Блейкни – ты следующая.

Сара глухо засмеялась:

– По мне, так это больше смахивает на подпись. Как знак Зорро на его жертвах. – И она пальцем нарисовала зигзаг на столе.

– О Господи! – воскликнул Робин, кладя телефонную трубку на место. – Может, и не стоит ничего говорить. Послушай, это было явное самоубийство – ты же сама говорила, что миссис Гиллеспи была одержима «уздечкой».

– Матильда мне нравилась. Я чувствую себя обязанной сделать для нее хоть что-то.

– Тебе все нравятся, Сара. Поверь мне, тут нечем гордиться.

– Ты говоришь, как Джек.

Она потянулась к телефону, набрала номер лирмутского отделения полиции и попросила позвать детектива Купера.

Робин смотрел на нее с печальным смирением – Сара даже представить не может, как начнут мести деревенские языки, прознай они о прозвище, которое ей дала Матильда. В голове шевельнулась предательская мысль: почему из всех она выбрала для признания его? Словно Сара его использовала. Как индикатор, чтобы проверить реакцию остальных людей? Как исповедника?

Детектив Купер уже ушел домой, и скучающий голос на другом конце провода согласился передать просьбу Сары перезвонить ей следующим утром. В конце концов, никакой спешки нет. Дело уже закрыто.

Как же я ненавижу свой артрит и то ужасное бездействие, которое он навязывает. Я видела сегодня привидение, но ничего не смогла поделать. Мне бы следовало стукнуть его как следует и отправить обратно в ад, где ему и место. Вместо этого ялишь цыкнула на него. Неужели Джоанна привела его с собой, чтобы преследовать меня? Это не лишено смысла. Она явно замышляет что-то, с тех пор как нашла то проклятое письмо. «Неблагодарность с сердцем из кремня, когда вселишься ты в дитя родное, морских чудовищ ты тогда страшней...» [10]

Но чтобы для такой цели использовать Джеймса... Этого я никогда не прощу. Хотя, может, это он использует ее?За сорок лет Джеймс ни капельки не изменился. Повеселился же он, наверное, в Гонконге. Говорят, там парни переодеваются в девушек, и это дает педерастам ощущение некого подобия нормальности, когда они гуляют вместе на глазах у наивной публики. Он выглядит больным. Что ж, его смерть была бы прекрасным решением многих проблем.

Я сделала «несчастный, скверный выбор» [11]. Сегодня много треплются о цикличности жестокого обращения с детьми, но откуда им знать, что эти циклы намного сложнее, чем обычное ожесточение, иногда возникающее между родителями и ребенком. Каждому воздается по заслугам...

Около одиннадцати Джек работал в студии и услышал, как ключ повернулся в замке входной двери. Он окликнул ее, когда Сара проходила мимо открытой двери мастерской.

– Где ты была?

Сара выглядела очень усталой.

– У Хьюитов. Они накормили меня ужином. Ты ел? – Она не заходила в комнату, а стояла на пороге и смотрела на мужа.

Джек рассеянно кивнул. Еда мало значила в его жизни. Он показал в сторону холста на мольберте:

– Что ты об этом думаешь?

Насколько проще были бы их отношения, подумала Сара, если бы она была тупой и искренне не понимала, что он пытается выразить своими картинами. Насколько проще, если бы она просто приняла сторону одного-двух критиков живописи Джека – это претенциозная чушь и дешевая мазня.

– Джоанна Лассель, я полагаю.

За исключением траурного тона одежды и золотистых волос, у картины с оригиналом было очень мало общего. Стиль Джека заключался в том, что он с помощью форм и красок передавал эмоции. В этом полотне даже на самом начальном этапе чувствовалась экстраординарная бурность красок Теперь он будет писать несколько недель, накладывая на холст слой за слоем, пытаясь с помощью масла отобразить всю полноту и сложность человеческого характера. Сара разбиралась в его цветовом коде почти так же хорошо, как и сам Джек, поэтому смогла интерпретировать большую часть того, что он уже набросал: печаль (из-за матери?), пренебрежение (дочерью?) и, что и следовало ожидать, чувственность (по отношению к нему?).