Римо давно понял, что аэропорты — это такие места, где люди бесконечно жуют шоколад и пьют кофе или поднимаются в бары и напиваются, или сидят в креслах и читают журналы.
И ему внезапно захотелось кричать, стоя в центре этого вылизанного до блеска сооружения, готового выплюнуть запертых в его брюхе людей в тесное чрево самолетов, ждущих снаружи, чтобы проглотить их. Но для всех этих людей аэропорт был краткой остановкой на пути домой — а для Римо он и был самым его домом, краткой остановкой на извилистом пути бытия, согревавшим душу Римо так же, как асфальт внизу ласкает взор человека, собирающегося броситься с четырехэтажного здания... Римо вспомнил свой прыжок по окончании утренней тренировки. Вот он, его дом — несколько кратких мгновений между началом прыжка и мягким приземлением на асфальте.
Что ж, значит, так и надо, решил Римо.
И кричать тут нечего.
Утро следующего дня застало их у развалин, еще так недавно бывших комфортабельным зимним домиком, где провел свои последние дни, пытаясь спастись от неминуемой смерти, Эрнест Уолгрин. У разрушенной стены дремал пригревшийся на солнышке полицейский. В земле среди обломков фундамента зияла глубокая воронка.
Заглянув внутрь воронки, Чиун, удовлетворенно улыбнувшись, подозвал Римо. Римо тоже заглянул вниз. Все было понятно без слов — так разворотить фундамент могла только взрывчатка, в этом же самом фундаменте и запрятанная.
— Ну? — спросил Чиун.
Полицейский, разбуженный звуком его голоса, открыл один глаз. Встав на ноги, объяснил невесть откуда взявшемуся азиату и его белому напарнику, что здесь обоим им делать нечего. Получил вежливый ответ, из которого явствовало, что, если он будет им мешать, они просунут его карабин между его ребер и он выйдет с другой стороны. Непривычная легкость движений странной пары смутила полицейского. Профессиональное чутье подсказало ему, что с ними лучше не связываться, — и потому со спокойной душой он снова задремал на солнцепеке. В конце концов, до пенсии ему оставалось добрых пятнадцать лет, а ускорять получение ее по инвалидности у него не было никакого желания.
— Ну? — повторил Чиун.
— Дело считаю закрытым, — объявил Римо.
— Ну почему в мире не происходит ничего нового? — простонал Чиун. — Все, все уже было когда-то!
— Да, один из первых твоих уроков, — кивнул Римо. — Притча о яме. Смешно — тут даже и яма есть. Кстати, в твоей истории, насколько я помню, если все сделать правильно, яма в конце концов исчезала.
Эту историю, которую каждый Мастер Синанджу в положенный срок рассказывал своему преемнику, Римо помнил прекрасно. Урок, который должен был извлечь из нее ученик, сводился к тому, чтобы не бояться заданий, кажущихся поначалу невозможными. А сама история была вот какая.
В давние времена, когда Дом Синанджу еще не достиг своего могущества, и Мастера часто погибали, пытаясь достичь поставленной цели, в Японии в родовом замке жил великий сегун. И один из его приближенных возжаждал его смерти, чтобы самому стать сегуном и властвовать над Японией. В то время еще не было ни самураев, ни кодекса бусидо. По японским меркам — очень давно; для Синанджу — не очень.
Охраняли сегуна храбрые воины. Они всегда были при нем, и всегда строились по трое — трое, потом еще трое, потом еще и так далее.
Строй был похож на улей — и сегун занимал место пчелиной матки. Власть его была безгранична. Замок его был самым большим в Японии. А Мастер Синанджу, о котором пойдет речь, был отнюдь не самым сильным — искусство же управлять дыханием в те времена еще не было открыто. Прозвали этого мастера «Мухой» — за манеру двигаться быстро, с короткими остановками.
Мастер «Муха» понимал, что убить сегуна в его замке никак не удастся. Конечно, зная секреты Синанджу, он владел боевым искусством во много раз лучше самого опытного японского воина. Но — одного воина, а не многих, собранных вместе. В те времена в Японии еще не появились ниндзя — ночные убийцы, создавшие свою школу в попытках подражания Мастерам Синанджу, но подражание всегда останется подражанием — и не более того.
Но для Синанджу те времена были трудными, и в деревне царил голод. Люди с надеждой взирали на Мастера, а он не мог сказать им — «я слаб пред сегуном, люди, он слишком силен». Плачущему от голода ребенку не рассказывают о силе и слабости. Перед ним ставят наполненный рисом горшок и с улыбкой говорят: «Поешь, милый».
Эти самые слова люди и услышали от Мастера Мухи — а перед тем он взял у вельможи, желавшего смерти сегуна, часть денег, предназначенных Мастеру в обмен на жизнь сюзерена, и купил на них риса для всей деревни. Остальную же часть вельможа пообещал отдать после выполнения задания.
В Японию Мастер Муха отправился морем, чтобы прибыть незамеченным. Но власть сегуна была так велика, что он уже знал — в его землю прибыл человек из Синанджу.
Но если Дом Синанджу и не обладал еще в те времена могуществом — мудрость его уже была с ним. И уже тогда Мастерам было известно, что в любой силе скрывается слабость — и любая слабость может обернуться силою. Панцирь, защищающий от стрел, станет гибелью для воина, если тот упадет в воду. Не боящееся воды дерево легко разломать рукой. Нож, брошенный во врага, не всегда достигает цели и оставляет безоружным метнувшего.
Жизнь, священная для каждого, неминуемо ведет к смерти. Смерть, заканчивая одну жизнь, порождает новую.
Все это Мастер Муха очень хорошо знал — и еще знал, что с той минуты, как он ступил на землю Японии, за ним наблюдают десятки соглядатаев великого сегуна. Везде: в лесу, у реки, в заброшенной деревне и священном городе.
И тогда Мастер Муха притворился, что невоздержан в вине. И пил его, и каждый раз поблизости оказывался кто-нибудь из людей сегуна. И, прикидываясь пьяным, Муха выбалтывал ему секреты своего мастерства — о том, как слабость точит изнутри силу и сила скрывается в слабости.
В самое короткое время слова Мастера достигли ушей сегуна. А он требовал от своих шпионов, чтобы те выведали у Мастера, какие же слабые места усмотрел он в его несокрушимой мощи.
И Мастер говорил — стены замка такие толстые, что воины не услышат поданной им команды; охранников вокруг сегуна так много, что среди них вполне могут оказаться предатели. Чем больше колосьев на поле, тем легче укрыться сорняку.
Сегун, который собрал в своем замке лучших воинов и лучшее оружие со всей страны, в конце концов рассмеялся и в последний раз послал к Мастеру шпиона — узнать, что же может защитить лучше, чем его замок и его охрана? Именно это желает знать великий сегун, прежде чем расправиться с Мухой.
И Мастер Муха ответил ему — в глубокой яме недалеко отсюда прячется самый свирепый разбойник во всей Японии, и схватить его никому не удастся.
Известно, что разбойники были во всех землях и во все времена. Где больше, где меньше. Больше, конечно, в тех землях, которые страдали от бедности. Но и в богатых странах их было немало. И Муха знал, что должны они быть и в Японии. И не ошибся.
Лазутчик сегуна спросил Мастера, о каком именно разбойнике идет речь. И Мастер ответил:
— Человек этот столь велик, что ваш сегун не знает даже его имени. И никогда не сможет найти его. Это самый ловкий разбойник во всей Японии. И прячется в таком месте, до которого никто не сможет добраться. Это самое надежное место во всей Вселенной, друг мой.
И когда лазутчик спросил его, где же находится это место. Мастер Муха ответил, что об этом знает лишь великий разбойник — и он сам, но он не может раскрыть секрет, не нарушив обещания, данного у смертного одра. Потому он — и Мастер усмехнулся — разбойник этот дожил до преклонных лет и умер в покое и радости, и теперь лишь Мастер Синанджу знает, где находится это место — и унесет с собой в могилу этот секрет. Ведь такое сокровище не для смертных.
День спустя лазутчик появился снова с пригоршней драгоценных камней — и стал уговаривать Мастера взять их в обмен на тайну чудесного места. Но Мастер отказался, сказав, что если он просто-напросто выдаст секрет за деньги, то чудесные свойства места сразу будут утрачены. Ибо совершенная надежность его зависела именно от сохранения тайны — знать о ней могли лишь Мастер Синанджу и тот, кто будет владеть этим местом после великого разбойника. Если же тайна станет достоянием многих — чудесное место исчезнет, как исчезает дом из бамбука и рисовой бумаги, охваченный пламенем.
