– Нам будет недоставать только одного короля Филиппа, – подхватил Рауль де Прель, грустно улыбнувшись.

– Помолимся же, чтобы душа его была сейчас с нами. Он-то нам верил, – ответил Мариньи.

Потом во внезапном приступе ярости воскликнул:

– Мессиры, меня попросили представить для проверки все счета и отстранили от управления казной! Так вот, я хочу передать им все счета в полном порядке. Дайте приказ сенешалям и бальи, пусть расплатятся со всеми долгами, вплоть до самых скромных кредиторов. Пусть уладят дела с поставками, с подрядами – словом, со всем, что было заказано короной. Пусть выплатят все до последнего су, не дожидаясь срока.

Присутствующие разгадали намерение коадъютора. Ангерран нервно хрустнул суставами пальцев, словно собираясь схватить кого-то за глотку.

– Император Константинопольский желает завладеть казной? – сказал он. – Что ж, час добрый! Только пусть для своих интриг Карл Валуа поищет денег где-нибудь на стороне.

Если на левом берегу Сены, в особняке Мариньи, бушевала гроза, то на правом берегу реки, во дворце графа Валуа, напротив того, царило ликование.

На всех лицах застыла спесивая улыбка. Любой конюший из свиты графа Валуа чувствовал себя чуть ли не министром и распекал челядь; женщины распоряжались еще более властно, чем обычно; и еще более визгливо, чем накануне, пищали младенцы.

Каждый знал или делал вид, что знает о событиях последних дней, и каждый, как мог, старался проявить себя. В залах не смолкал шум хвастливых голосов, за каждой дверью затевались комплоты, кто бессовестно льстил, домогаясь жирного куска, кто старался устроить свои делишки; словом, клан баронов праздновал победу.

При виде множества людей, прибывавших сюда после знаменательного Совета и толпившихся в графских покоях с единственной целью показать свое единомыслие с восторжествовавшей партией, можно было подумать, что королевский двор покинул дворец в Ситэ и перенес свое местопребывание в отель Валуа.

Впрочем, отель Валуа с полным основанием можно было назвать королевским дворцом! Здесь не было ни одной потолочной балки, не украшенной затейливой резьбой, не было ни одной каминной трубы, с которой величественно не глядели бы гербы Франции и Константинополя. Половицы исчезали под пышными восточными коврами, а стены были сплошь затянуты кипрскими шелками, затканными золотом. На буфетах и на поставцах среди чеканной серебряной и позолоченной посуды поблескивали эмали и драгоценные каменья.

Камергеры с важным видом передавали друг другу графские приказания, и даже самый заштатный писец и тот, перебирая бумаги, сановито хмурился.

Придворные дамы графини Валуа щебетали вокруг каноника Этьена де Морнэ, ставшего вторым героем дня после первого – его высочества Карла Константинопольского. Целая орда «клиентов», лихорадочно возбужденных, радостно взволнованных и лукавых, входила, выходила, собиралась кучками у оконных амбразур и высказывала свое суждение о государственных делах. Каждый держался так, будто его лично пригласили для совета во дворец, ибо его высочество Валуа, запершись в кабинете, и впрямь непрерывно совещался.

Сюда явился даже призрак минувшего века, знаменитый сир де Жуанвилль, поддерживаемый седобородым конюшим: высохший от старости и согбенный годами старец под любопытные взгляды собравшихся проследовал в хозяйские покои. Все знали этого бывшего сенешаля Шампани, который в 1248 году сопровождал Людовика Святого в крестовый поход, потом был главным свидетелем на процедуре канонизации покойного государя, а в последнее время диктовал писцам свои «Мемории», хотя теперь, когда сиру шел девяносто второй год, память его заметно начинала сдавать. Этот полуслепой старик, с вечно слезящимися глазами и трясущимися руками, с трудом передвигавший непокорные ноги, дорожил малейшими знаками уважения, выказываемыми его персоне, и, хотя сир почти окончательно выжил из ума, присутствие его здесь в такую минуту как бы олицетворяло моральную поддержку былого рыцарства и старого феодального мира.

Запах власти пополз по всей столице, и каждому хотелось всласть надышаться им.

Но за этим внушительным фасадом скрывалась язва, превратившаяся с годами в подлинный недуг, – отсутствие денег, вечная охота за деньгами, которую упорно вел Карл Валуа. В силу своего темперамента он желал всегда и везде быть и казаться первым, жил не по средствам, увязал в долгах и с трудом уплачивал только проценты.

Роскошь, без которой он не мог обходиться, стоила слишком дорого. А главное, графа Валуа разоряла его многочисленная и страшная в своей беспечности семья. Его третья супруга, Маго де Шатийон, обожала самые богатые ткани и не перенесла бы, если бы какая-нибудь дама посмела перещеголять ее в нарядах. Филипп, любимый сын Карла, с тех пор как его посвятили в рыцари, стал скупать воинские доспехи: в Англии – легкие и тонкие кольчуги, в Кордове – сапоги из знаменитой тамошней кожи, с севера ему привозили деревянные копья, а из германских земель – мечи.

Его высочество Валуа – плодовитый отец – прижил от трех жен тринадцать дочерей. Те, которые уже вышли замуж, ввели Карла в лишние долги, так как каждая принцесса, вступая в брак, желала быть достойной своих родичей из королевских домов. Надо было также позаботиться о приданом для тех, что еще сидели в девицах, дабы они могли найти приличествующие их положению партии.

А толпа камергеров, конюших, домоправителей и слуг была не только излишне многочисленна, но и непомерно жадна. Попробуй помешай такой своре расточать хозяйские деньги... да еще столько, если не больше, прикарманивать. Для прокормления всей этой челяди мясо привозили во дворец целыми тушами, а овощи и пряности – целыми повозками.

В свое время, играя чуть не в вольнодумца и отпустив крестьян на волю, как того потребовал покойный король Филипп, Валуа собрал солидный выкуп и сумел уплатить часть давно просроченных долгов. Но ведь во второй раз тех же самых рабов не освободишь! И если по случаю воцарения нового короля любезный его дядюшка старался прибрать к рукам все государственные дела, то действовал он не только ради того, чтобы утолить жажду власти, но и ради того, чтобы поддержать свой пошатнувшийся кредит.

Бывают такие битвы, когда победителю приходится не легче побежденного. Его высочеству Валуа удалось добраться до государственной казны, но казна оказалась безнадежно пуста.

И пока в нижнем этаже дворца целая толпа незваных гостей грелась у каминов и пила в свое удовольствие за графский счет, сам Валуа, запершись в своих покоях, принимал одного посетителя за другим, изыскивая средства пополнить не только свои сундуки, но и государеву казну.

Проводив до лестничной площадки грозного графа де Дрё, с которым хозяин имел беседу о положении превотств к западу от Парижа, Карл вдруг услыхал внизу рокот голосов, прерываемый возгласами удивления.

Оказалось, что это Робер Артуа в кругу своих почитателей сгибал руками лошадиную подкову. Кто-то сказал при нем, что в молодости покойный король мог-де гнуть подковы, и наш великан тут же решил доказать, что этот талант со смертью Филиппа не угас в их роду. От усилий на висках его вздулись вены, но подкова послушно гнулась в его руках, мужчины уважительно покачивали головой, а дамы испускали негромкие, но достаточно пронзительные истерические крики.

Его высочество Валуа показался на хорах, возвышавшихся над залом. И тут же все присутствующие как по команде задрали вверх головы, точно выводок проголодавшихся птенцов, ожидающих корма.

– Артуа! – окликнул Карл. – Подымитесь ко мне, я хочу с вами побеседовать.

– К вашим услугам, кузен, – отозвался великан. Небрежно швырнув скрученную подкову конюшему, который только тем и спасся от неминуемой гибели, что успел поймать ее на лету, Робер поспешил на зов Карла.

Личные покои Карла не уступали по размерам кафедральному собору. На свисавших по стенам с потолка до самого пола затканных серебром и золотом тканях были изображены сцены отплытия крестоносцев в поход. Статуи из слоновой кости, картины с открытыми резными створками, кубки, усыпанные драгоценными каменьями, – все это убранство затмевало роскошью остальное графское жилище. Его высочество Валуа имел слабость к различным редкостным вещам. На маленьком столике красовалась шахматная доска из нефрита и яшмы, инкрустированная серебром и драгоценными каменьями, а сами шахматные фигурки были вырезаны одни из яшмы, другие из горного хрусталя.