Печка вроде тех, что появились в блокаду у нас в Ленинграде, была установлена быстро. Ваня для пробы наложил в нее обрезки досок и поджег. И простенькое это сооружение заработало безотказно. Яркое пламя вовсю загудело в бочке, и над палаткой из трубы весело поднялся к небу сизый дымок. Вторая такая же печка была установлена в другой палатке, в ней мы сделали большой, во всю длину палатки, стол, а по бокам его скамьи — здесь будет наша столовая.

…Ужинать (да и какой ужин среди ночи, пусть под солнцем, а все-таки по времени ночь) никто не захотел. И палатка, которую мы, когда устанавливали, ругали последними словами, показалась нам раем.

— Эхма, — протяжно вздохнув, сказал Толик, вытягиваясь на койке, чем не царские постели? А ты, Васька, мне еще чуть палец не оттяпал. Акула-а…

Баланда молчал — он спал.

«Под головой ладонь — мягчайшая подушка, и мягче всех перин солдатская шинель…» — вспомнились мне слова солдатской песни, и я провалился в мягкую и теплую тьму.

Долго ли я спал, не знаю. Что-то вдруг сильно ударило меня по лицу и придавило к койке непонятной тяжестью. Я попытался вскочить, но не смог: это «что-то» накрыло меня целиком, и мне казалось, что меня спеленали, как младенца. Было совершенно темно, и в этой темноте слышались крики, ругань, возня. Но сильнее всего были какие-то дикие завывания и дробный частый стук. Ничего не понимая и холодея от страха, я завопил. Кто-то приподнял над моим лицом упавшую на меня тяжесть.

— Ты, Димка? — спросил Антон и задышал мне в ухо.

— Я-а-а…

— Чего блеешь, выбираться давай. Палатку сорвало.

Кое-как, извиваясь и отталкиваясь руками от всего, от чего только можно было оттолкнуться, мы выбрались из-под обрушившейся палатки. И сразу на нас накинулись отчаянный дождь и свирепый ветер. Ветер затыкал нам уши и рты. Держась друг за друга, мы едва стояли на ногах, а дождь тут же промочил нас до нитки. Дрожа от холода, мы кое-как начали поднимать края палатки. Они с громким хлопаньем бились об землю, надувались, как парус в шторм, и вырывались из рук. Брезент ходил ходуном и был похож на какое-то странное доисторическое чудовище.

— Хороша погодка! — заорал мне в самое ухо Арся.

— От-т-тличная погодка! — стуча зубами, проорал я в ответ.

— Беги к Ван Ванычу! — закричал Антон.

— Ага! — крикнул я и шмякнулся на землю.

Еле-еле поднявшись, я побежал… какой там побежал?! Начал кое-как, чуть не вися в воздухе под углом наверняка не меньше сорока градусов, передвигаться вперед. Временами я падал, потом опять вставал и двигался дальше и еще орал: «Буря, ветер, ураганы, нам не страшен океан…» Ветер заталкивал слова обратно мне в глотку, но я все-таки пытался пересилить его: «Молодые ка-апита-аны поведут наш караван…» Я спотыкался, падал. Наверху небо было темно-серым, а под этим серым плотным занавесом низко мчались огромные черные тучи, и дождь хлестал как из ведра. «Природа взбесилась», — подумал я торжественными словами и шлепнулся опять. Всё! Погибаю, замерзаю, утопаю, но не сдаюсь! И в это время сильная рука подняла меня, как кутенка, за шиворот, и я увидел невозмутимого Ивана Ивановича-старшего, а рядом с ним — младшего и Людмилу Сергеевну… Не утоп, не погиб, и да здравствует Новая Земля! Потом, вспоминая все это, я подумал, что у меня в ту ночь, наверно, мозги слегка съехали набекрень.

— Что случилось? — прокричала Людмила Сергеевна.

Она вцепилась в Ивана-младшего, и их шатало и качало.

— Палатку сорвало! — почему-то радостно проорал я.

А дальше я смутно помню. Кажется, мы все некоторое время пытались поставить палатку, но тяжеленный намокший брезент сопротивлялся, как гигантской силы фантастическое живое существо, и мы наконец плюнули на это дело. Вторая палатка — столовая — стояла крепко, ее только пошатывало от ветра, и Людмила Сергеевна решительно приказала всем идти туда. А предусмотрительный Прилучный велел нам набросать на поверженную палатку камней, да потяжелее, чтобы ее не унесло в море. Уж как нам удалось это сделать, не знаю, но сделали, а потом, держась друг за друга, добрались до столовой.

Промокшие до костей, ничего не соображающие от воя ветра, шума дождя, от усталости, мы забились под спасительный полог. Я еще подумал: «А как там на утесах разнесчастные птицы? Унесло их, наверно, куда-нибудь в океан…»

— Печку надо затопить, — сказал Ваня и вышел.

Я, не раздумывая, пошел за ним — настроение было такое у меня героическое. За мной вышли еще трое или четверо.

Плавника, который был сложен за палаткой, не было — разметало, и Ваня повел нас к дому, где в пристроенной к избе сараюшке были запасы топлива. Здесь же, за загородкой, метались перепуганные курицы и из угла в угол носился ошалелый поросенок. И было там шесть здоровенных псов, которые встретили нас радостным лаем и визгом.

Вскоре в бочке-печке вспыхнуло яркое пламя, через каких-нибудь десять — пятнадцать минут она раскалилась докрасна, и стало жарко.

— Всем раздеваться! — приказала Людмила Сергеевна. — До трусов.

— Это еще зачем? — недовольно спросил Колька.

— Не хватало мне еще, чтобы вы все воспаление легких схватили! рассердилась Людмила Сергеевна. — Обувь не снимать — на полу лужи.

Ну и видик у нас был, если посмотреть со стороны! Все в трусах и в сапогах или ботинках, а у тощего Карбаса вдруг оказались голубые кальсоны, что, конечно, вызвало немалое веселье. Шкерт вообще снять штаны отказался — он стоял рядом с печкой, и от его брюк валил пар. Сесть было негде, так как на столе и на лавках были разложены наши промокшие одежки, и все мы стояли, приплясывая и норовя поближе пробиться к печке. Все это было похоже на баню, только веников не хватало.

— Так всю ночь и будем плясать? — спросил Морошкин.

— Восемь утра уже, — сказала Людмила Сергеевна.

— Фью, — присвистнул Арся, — когда же это ветрило кончится?

— Может, скоро, а может, и через сутки, — спокойно ответил Прилучный.

— Вот окаянная сила! — со злостью сказал Саня. — Много так-то напромышляешь?!

— Ничо, — сказал Прилучный, — свое дело сделаете.

Он подозвал Ваню и что-то сказал ему. Тот, подняв воротник телогрейки и поглубже нахлобучив шапку, вышел из палатки. А через некоторое время вернулся с двумя большими чайниками, а за ним с мешком в руках в палатку влетела Ольга. Она удивленно похлопала глазами. Карбас заверещал и ринулся в своих небесно-голубых под стол.

— А ну, марш отседова! — прикрикнул Прилучный, и Ольга выскочила.

Мы потешались над Карбасом, да и над собой, когда вдруг Иван Иванович поднял руку и прислушался. Все, замолчали. Никто в первую минуту не понял, в чем дело, просто показалось, что произошло что-то необычное. Тишина настала в палатке и во всем мире. Молча все высыпали наружу.

Не было туч, не было дождя, не было ветра, а было ослепительное, вроде бы даже теплое, солнце, и только мерный шум прибоя нарушал глубокую тишину. И снова птицы сновали над бухтой, и снова сверкали вдали серебряные вершины… «Ай да птички, молодцы, — подумал я, — где же они прятались-то?»

— Вот это да-а-а! — протянул восторженно Славка.

— Климат у нас такой отчаянный, — очень довольный, сказал Иван Иванович. — Новоземельский — одно слово…

Так кончилась наша первая ночь в становище Прилучного, и так начался новый день.

С наслаждением попив горячего чаю с сахаром и хлебом, ребята вытащили свою мокрую одежду и разложили ее на камнях. Солнце и легкий теплый ветерок быстро просушили ее. Сбитую ветром палатку споро и прочно поставили на место. Разлеглись на солнышке и задремали.

— А ну, промышленники, — раздался веселый девчоночий голос, вставайти, вставайти! Уха на столе.

— Вчерашняя? — спросил Колька.

— Зачем вчерашняя? — удивилась Ольга. — Седнишняя. Папаня с Ваней порыбачили, пока вы тут носами сопели.

Арся вскочил первым. Оля стояла перед ним в аккуратненьком ватнике, в ладно пригнанных сапожках и в синем шелковом платке. Арся попялил на нее глаза и пошел куда-то в сторону.