10 ноября он узнал, что королева-мать у себя в комнате при закрытых дверях ведет разговор с королем. Сильно обеспокоенный, Ришелье поручил своей племяннице, м-м де Комбале, пойти и выяснить, о чем они там говорят. Но флорентийка буквально забаррикадировала дверь.

— Не надо болте кардинал! Не надо племянница! Никого не надо! — бушевала она.

Король перебил ее, сказав, что им не следует будить подозрения Ришелье подобными нелепыми выходками, и впустил постучавшую в дверь племянницу. Несколько мгновений Мария Медичи сохраняла спокойствие, но потом ее будто прорвало, и она впала в такую ярость, как пишет Сен-Симон, «что из нее полился неудержимый поток проклятий и ругани, известных лишь завсегдатаям Центрального рынка» [118].

А тем временем кардинал, чье беспокойство все нарастало, уже входил в Люксембургский дворец. Он не хотел находиться вдали от того места, где решалась его судьба.

Поднявшись на второй этаж, он увидел, что дверь в апартаменты королевы-матери заперта. Он безуспешно подергал все двери, прошелся по коридорам и в конце концов проскользнул в молельню, которая сообщалась с комнатой флорентийки. Там он увидел, что потайная дверь чуть-чуть приоткрыта. Он толкнул ее…

Мария Медичи, топавшая ногами и кричавшая во все горло, с ужасом увидела входящего кардинала.

— Вы, я полагаю, говорили обо мне, — сказал он. — Я к вашим услугам, в чем вы меня обвиняете?

Флорентийка мгновенно потеряла над собой контроль и принялась грубо оскорблять кардинала.

Он пришел, чтобы выяснить отношения. Лексикон рыбной торговки, к которому он был непривычен, привел его в полное замешательство, и он не в силах был произнести ни слова.

— Я вас прогоняю! — кричала королева-мать. — Вы просто неблагодарный лакей!

Видя, что король ни единым жестом не помешал ей осыпать его оскорблениями, Ришелье понял, что пропал. И тогда, будучи человеком крайне эмоциональным, он упал на колени и разрыдался.

— Простите! — лепетал он.

Мария Медичи, клокоча, вышагивала по комнате из угла в угол. Кардиналу, по-прежнему стоящему на коленях, пришла в голову странная идея следовать за нею во всех ее перемещениях по комнате.

— Помилуйте! Помилуйте! — восклицал он. Зрелище это было настолько нелепым, что Людовик XIII почувствовал себя неловко.

— Встаньте, господин де Ришелье, и выйдите отсюда, — сказал он сухо.

Кардинал удалился, сотрясаемый рыданиями, которые еще долго звучали в коридорах.

Когда он ушел, Мария Медичи обернулась к сыну, и глаза ее недобро сверкнули:

— Что вы об этом думаете?

— Все это очень утомительно, — только и произнес король.

После этого он вышел, сел в карету и приказал везти себя в Версаль, чудный воздух которого очень любил.

Не успел он уехать, как горничные Марии Медичи, все видевшие и слышавшие, выбежали из Люксембургского дворца, дабы оповестить королевский двор о том, что кардинал отвергнут королем и впал в окончательную немилость.

Через два часа все враги первого министра сбежались к королеве и окружили г-на де Марсильяка, который тут же принялся раздавать должности. Все друг друга поздравляли с этим событием, самые знаменитые остроумцы сочиняли ядовитые катрены по адресу Ришелье, который, по всеобщему мнению, сбежал из Парижа, а Анна Австрийская, сидя в уголке гостиной, улыбалась тому, что ее дорогой Букингем теперь отомщен.

А между тем в это самое время кардинал приехал в Версаль и, распростершись перед королем, заговорил с ним так умно, что сумел изменить ситуацию.

— Я вам абсолютно доверяю, — сказал Людовик XIII, — и могу заверить, что. желаю вас видеть у себя на службе, как и прежде.

В тот же вечер Ришелье вернулся в Париж еще более могущественным, чем когда бы то ни было, и тут же приказал арестовать всех, кто очень радовался его опале, начиная с господина де Марсильяка.

Весь этот вечер неописуемая паника царила в Люксембургском дворце, где Марию Медичи сотрясал самый страшный в ее жизни приступ гнева. Анна Австрийская отнеслась к этому не столь бурно. Поняв, что ей опять придется страдать от злобы и ненависти своего отвергнутого поклонника, она легла спать со слезами на глазах.

Так закончился воскресный день 10 ноября 1630 года, который с полным основанием можно назвать Днем Обманутых.

После этого дня, избавившись от забот, навязанных ему неотступными жалобами своей матери, Людовик XIII снова мог посвятить себя целиком м-ль де Отфор, которая, к счастью, не была замешана в интриге.

Зато все были удивлены ее новым увлечением, которому она отдавалась ради удовольствия короля: м-ль де Отфор стала варить варенье.

В обществе фрейлины король проводил все время сидя у печей, на которых кипело варенье, он так восторгался кухней, что однажды какому-то послу пришлось услышать, «что Его Величество не может его принять, потому что занят накалыванием ягод…».

Он любил подшутить над другими, чтобы развлечь м-ль де Отфор. «Однажды, — рассказывает Тальман де Рео, — он отрезал бороды у всех своих офицеров, оставив каждому на подбородке лишь короткий хохолок». По этому поводу кто-то тут же сочинил куплет:

Ох, бедная, бедная моя борода,

Кто поступил так с тобою, скажи?

Это дело рук короля Луи,

Тринадцатого под этим именем,

Обрившего всю челядь двора.

Песенка была оценена королем по достоинству, поскольку он и сам сочинял романсы и очень гордился, что является автором музыки ко многим балетным спектаклям. На каждом данном при дворе празднике обязательно был сольный номер, в котором исполнялись новые сочинения Его Величества…

Подобные развлечения, разумеется, очень нравились м-ль де Отфор, но очаровательная молодая особа уже начала понемногу мечтать об удовольствиях куда более впечатляющих, нежели те, которым радовался Людовик XIII, участвуя в варке варенья. Подобно королеве, она вскоре тоже стала томиться от желания, которое зимними ночами заменяло ей жаровню…

Пока король отдавался невинным забавам, Ришелье методично расправлялся со всеми, кто хотел его уничтожения [119]. Когда же перед ним остались только две королевы, он слегка растерялся. Обе они действительно были по своему положению за пределами его власти. Это означало, что по отношению к ним он должен был применить иное оружие.

Чтобы избавиться от Марии Медичи, которая особенно мешала ему, так как он боялся нового выпада с ее стороны, кардинал прибег к особой хитрости: в мае 1631 года он распустил слух, будто полиция по распоряжению Людовика XIII собирается схватить ее. Королева-мать, словно обезумевшая жирная муха, тут же умчалась из Компьени, где находилась в то время, побывала на границе с Фландрией, перебралась в Англию, оттуда в Голландию и, наконец, осела в Кельне.

Это была настоящая победа, и Ришелье потирал от удовольствия руки. Оставалась Анна Австрийская. Тут он рассчитывал заставить короля развестись с нею. Начал он с того, что пригласил к себе м-ль де Отфор.

— Надо, чтобы король, который так вас любит, знал обо всем, что делает королева, — сказал он лицемерно. — Он должен будет от этого страдать. Я подумал, что вы могли бы мне делать небольшие ежедневные отчеты…

Мари де Отфор, хотя и являлась фавориткой Людовика XIII, была покорена обаянием Анны Австрийской. Она отказала кардиналу.

Тогда кардинал подумал, что ему надо подыскать женщину-интриганку, и позволил герцогине де Шеврез, со времени дела Шале жившей в изгнании, возвратиться ко двору. Этот выбор можно считать гениальным, потому что он позволял Ришелье рассчитывать одновременно на признательность и молодой женщины, и Анны Австрийской, которая не могла не радоваться возвращению подруги.

М-м де Шеврез по приезде в Париж первым делом отправилась поблагодарить Ришелье и заверила его в своей дружбе.