До сих пор Семенов так и не мог понять, правильно или нет поступил он, взяв Филатова. На припае он проявил себя неплохо, не хуже, чем, скажем, куда более опытный Дугин, если не считать того случая, когда чуть не утопил трактор, пытаясь с ходу проскочить трещину. Объяснили, намылили шею, обещал не лихачить. И ребята его приняли: разбитной малый, за словом в карман не лезет, поет под гитару — чего еще надо? И все-таки была в его поведении какая-то поза, стремление убедить товарищей, что «сам черт ему не брат, и море по колено». А Семенов к людям, которые выставляли себя напоказ, вообще относился с недоверием. Он полагал, что поза нужна только тому, кто хочет себя выдать за другого, набить себе цену в глазах окружающих. Гаранин, Бармин, тот же Дугин в позе не нуждаются, как не нуждается в ней обстрелянный солдат. А Филатов, окажись он на фронте, прохаживался бы по брустверу, чтобы показать свою храбрость.

— Брось курить, — не открывая глаз, проговорил Гаранин. — Побереги дыхание, скоро пригодится.

— В самом деде не хочется. — Филатов погасил сигарету. — Не спится, Андрей Иваныч?

— Самую малость подремал.

— Голова у вас не болит?

— Немножко.

— И у меня тоже, — признался Филатов. — Андрей Иваныч, раз не спится, может, поговорим?

— До Востока еще часа полтора. — Гаранин поудобнее уселся в кресле. — Хочешь чайку?

Разлили чай из термоса по чашкам, стали с наслаждением гить

— Андрей Иваныч, можно вопрос?

— Конечно.

— Вот скажите, как это получилось, вы уже столько лет в полярке, кандидат наук, а не начальник?

— Вопрос не из легких. Сам-то как думаешь, почему?

— Затирают, — уверенно сказал Филатов. — Завидуют.

— Чему?

— Тому, что ребята вас уважают, хотя вы этого ни от кого и не добиваетесь. Как-то само собой. А другие добиваются только того, что их боятся. Вот и не делают вас начальником, сравнение будет не в их пользу.

— Ошибаешься, Веня. Мне уже не раз предлагали возглавить зимовку.

— И вы отказались?

— Решительно и наотрез.

— Но почему? Я бы, например, не отказался. А чем плохо? Никто на тебя не орет, никто не учит жить. Сколько себя помню, все учили меня жить, я для начальства как учебное пособие… Значит, верно, говорят, что из-за него?

Филатов кивнул в сторону Семенова.

— Главным образом да, согласился Гаранин. — Нам уже трудно друг без друга… Но не только поэтому. Ты веришь в такую штукупризвание?

— Читывал в газетах… Это когда ученый, к примеру, доказывает, что его призвание быть академиком. А дворнику махать метлой тоже призвание?

— Не упрощай, Веня. — Гаранин покачал головой. — Юмор хорош, чтобы развлечься, высмеять кого-то, даже ранить, но не доказать истину. Призвание

— это когда тебя неудержимо тянет к какомунибудь делу. Так вот, меня ни разу в жизни не тянуло кем-то или чем-то руководить.

— И все-таки почему?

— Видишь ли, Веня, я просто не гожусь в руководители. Я уже давным-давно определил свои возможности: довольно квалифицированный полярный метеоролог, ну, если очень потребуется, — максимум — заместитель начальника зимовки.

— Не понижаю, чем вы хуже Семенова…

— Могу сказать. — Гаранин улыбнулся. — В нем есть решительность, дерзость, которых у меня нет. Он прикажет там, где я смогу только просить. Он из тех, кто поднимает в атаку, а я — кого поднимают.

— Будто вы и сами не подниметесь!.

— Спасибо на добром слове, наверное, поднимусь. Но для начальника этого мало. Прозимуем, съедим пуд соли вместе — сам поймешь.

— Андрей Иваныч,..

— Что?

— А почему Сергей Николаич так на меня смотрит, будто рентген делает?

— Смешной ты, Веня . Он человек суровый, его завоевать надо.

— Был бы он девочкой, — ухмыльнулся Филатов. А мужиков завоевывать я не умею. У Женьки Дугина спросить, что ли? А вообще мне на это положить, я тоже, если захочу, могу волком смотреть!

Они еще о чем-то говорили, Гаранин смеялся, но Семенов не слушал, а думал про себя, что Филатов не так однозначен, как ему казалось. И еще о том, не о нем ли сказано: «…добиваются только того, что их боятся?» Невольно подслушанный разговор взволновал его, никогда еще Андрей не затрагивал этой щепетильной темы и вдруг раскрылся перед мальчишкой…

Дверь кабины распахнулась, в салон заглянул Крутилин.

— Эй, лежебоки, Восток проспите!