Бармии обрушил кувалду на зубило. Он тоже давно перестал считать удары, но чувствовал, что они становятся все слабее. Теперь, чтобы поднять кувалду, приходилось преодолевать яростное сопротивление всего тела. Дрожали, подгибались от слабости ноги, взбесилось и рвалось из грудной клетки сердце, стали совсем чужими свитые из стальных мускулов руки.

Бармин втягивал в себя жидкий воздух и никак не мог им насытиться. От теплого дыхания и пота иней на подшлемнике подтаял и норовил превратиться в ледяную корку. Второе дыхание не приходило, и Бармин доподлинно знал, что оно не придет. Кратковременный отдых уже не восстанавливал силы, а длительный мог оказаться смертельно опасным: холод сковал бы разгоряченное тело и вызвал необратимые изменения в легких и бронхах.

Сантиметров шестьдесят пробитого по периметру днища поглотили огромную физическую силу Бармина.

Он еще раз поднял кувалду, с ненавистью опустил ее на зубило — промах! Филатов протянул руку, его очередь. Бармин присел на скамью. Что-то давно ты не улыбаешься, Веня, подумал он, не слышно твоего жеребячьего смеха. С полчаса назад подковырнул: «С тебя, док, хоть портрет пиши, глаза и губы одного цвета— синие». И с тех пор слова из Вени не выдавишь, всю Венину жизнерадостность вытянула кувалда.

По насточнию доктора механики заменили Семенова и Гаранина, ударам которых уже не хватало мощи. Откручивать гайки торцовым ключом с воротком не очень намного, а все-таки легче. Главное — стронуть гайку с места, да не грубым рывком, чтобы не полетела резьба, а с нежностью. А от зимних прошлогодних морозов промасленная гайка вкипела в болт, попробуй уговори ее повернуться. Нет, пожалуй, не легче, чем кувалда. И то и другое — тяжелее.

Сколько времени отдыхал? Минуту, а мороз схватил пот на лице, (не забывай растирать, не то в два счета обморозишь) и пополз вниз, по шее к спине и груди. Хорошо бы еще посидеть, пока сердце перестанет отбивать чечетку, а нельзя. Заколдованный круг: от холода спасение в работе, а работать нет сил. И еще одна мысль пришла Бармину: было бы сейчас градусов восемьдесят, емкость из этой бочки соорудили бы шутя. Три-четыре удара кувалдой — и днище вылетело бы, как стеклянное. Но перемонтировать дизеля при восьмидесяти градусах — дудки, случись такое на Востоке зимой — жизни людям бы осталось минут на пятьдесят: математический расчет. Без притока тепла температура воздуха на улице и дома за эти минуты сравняется, а на таком морозе живые существа бороться за своа существованнэ не умеют. Минут через двадцать начнется сухой спазматический кашель, не такой, как у Филатова и Гаранина (у них пока еще с мокротой), а именно сухой, который предвещает омертвление тканей органов дыхания; резко побелеет кожа лица, взгляд станет менее осмысленнымпочти таким же, как сейчас у Дугина.

Бармин забрал у него кувалду, посадил на скамью и засмеялсяхрипло, с короткими паузами из-за перебоев дыхания.

— Вспомнил, как Женька…— Бармин сделал глубокий вдох, — с кувалдой в бухгалтерии…

Он махнул рукой, вновь рассмеялся.

— Пошел ты… в свою двадцать пятую каюту, — проворчал Дугин. — Тоже мне Райкин…

— Перекур, — предложил Семенов.

Курить, конечно, никто не стал. Люди уселись на спальные мешки, расслабились. Дугин что-то ворчал про себя, улыбались, прикрыв глаза, Семенов и Гаранин; кривил в улыбке треснувшие губы Филатов.

Накануне ухода в экспедицию Филатову до зарезу понадобились деньги — продавалась по случаю отличная кинокамера. Бросился в бухгалтерию за авансом

— все заняты, некогда, приходите завтра. А завтра-то будет поздно! У Бармина и Дугина, на которых натолкнулся в коридоре, тоже свободных денег не оказалось, и расстроенный Филатов махнул было рукой на кинокамеру, как вдруг у доктора созрел план. Велел ребятам ждать, а сам пошел в бухгалтерию — уговаривать. Через несколько минуг возвратился довольный.

— Требуют услуги за услугу, бюрократы, весело сообщил он. — Секция водяного отопления у них вот-вот упадет, крюк подбить надо, а слесаря не допросятся. Женя, будь другом, возьми в мастерской кувалду.

Когда вооруженный кувалдой Дугин направился в бухгалтерию, Бармин рухнул на стул и начал тихо умирать от смеха.

— Ты чего, спятил? — недоумевал Филатов.

— Ой, что сейчас будет…— стонал доктор.

В самом деле, до них тут же донеслись женские крики, визг и грохот падающих стульев. Бармин вытер слезы, подтянул галстук и помчался в бухгалтерию, откуда вывел под руку совершенно растерянного Дугина. Из всех щелей на них испуганно поглядывали бухгалтеры.

— Что они, белены объелись? — возмущался Дугин. — Я говорю: секцию исправлю, вот кувалда, крюк вгоню… А они…

— Ничего, это скоро пройдет, друг мой, — ласково успокаивал его Бармин. — Проглоти таблетку, и тебе сразу станет хорошо.

И сунул в рот Дугину мятную конфетку.

Выпроводив Дугина, Бармин подмигнул Филатову и вновь пошел в бухгалтерию. Через две минуты Филатова вызвали в кассу и с чрезвычайной любезностью предложили расписаться в ведомости.

— Я не сплю? — радостно изумлялся Филатов, пересчитывая деньги, — Как тебе это удалось, док?

— Пустяки,-скромничав Бармин. — Я к ним зашел и предупредил, что механик Дугин спятил и бродит по этажам с кувалдой, а мне поручено его найти и обезвредить. Я им, может, жизнь спас, неужели отказывать мне в такой ерунде?

Всю дорогу до Мирного околпаченный Дугин тщился отомстить доктору, но тот был бдителен и попался на крючок лишь под самый конец путешествия. Дугин чем-то угодил штурману, и тот объявил по судовой трансляции: «Бармину срочно зайти в двадцать пятую каюту! Бармину срочно зайти…» И на глазах многочисленных и восторженных свидетелей доктор долго метался по коридорам, пока не осознал, что в каюте под указанные номером находится гальюн…

Бармин поднялся, хлопнул Дугина по плечу — подставляй зубило, друг ситный, — и взял кувалду.

А полярным врачом он стал так. Однажды за победу в студенческих соревнованиях по самбо ему вручили приз — стопку книг. Одна из них и сыграла неожиданно большую роль в его судьбе — книга о жизни, путешествиях и гибели капитана Роберта Скотта.