Воспитатель Янц молчал рядом почтительно и с готовностью делать, что скажет ректор. Судя по всему, он не очень понимал, что происходит.

Кантор сказал опять:

— Матиуш, мальчик мой, я же не виноват…

— Виноваты.

Ежики бросил это просто так, последним толчком упрямства. Но следом за словом толкнулась и догадка — слабенько так, намеком…

— Да в чем же опять вы меня обвиняете? — Это у Кантора получилось театрально. Даже люди на платформе заоглядывались.

— Потому что я ехал с вами… Вот если бы один…

Кантор не стал обвинять его ни в глупости, ни в упрямстве, ни в нелепой вере в потусторонние чудеса. Он сказал кротко и утомленно:

— Господин Янц. Вы с мальчиком вернетесь на станцию Солнечные часы. Там Радомир сядет на встречный поезд и приедет сюда один. Я встречу… Или нет, встретите вы. А отвезу его туда я…

Надежда затеплела в душе у Ежики. Но лишь на полминуты. Когда он услышал опять чужой голос, понял, что все зря. И на перроне Солнечных часов, оставленный Кантором, сел в хвостовой вагон безнадежно, как арестант.

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Площадь Карнавалов…

Там он покорно сошел, сразу увидел Янца с вопросительно-заботливым лицом. Длинного, доброго, ничего не понимающего человека. И от этой беспонятливой тупой доброты, оттого, что сейчас надо ехать в лицей, оттого, что на Кольце он никогда уже не услышит маминого голоса, и оттого, что не будет в жизни Якорного поля, Ежики проткнула беспощадная тоскливая боль… Раньше он только в книжках читал, что от горя может болеть сердце. Даже тогда, при страшном известии о маме, оно замирало, колотилось неровно, однако без боли. А теперь у него, у мальчишки, не ведавшего раньше ни одной серьезной хвори, в сердце словно вошла стальная спица.

Ежики согнулся, хватанул губами воздух, понял, что сейчас умрет, и не испугался. Даже наоборот. Только не надо, чтобы так больно. Он прижал к ребрам растопыренную ладонь. Стало легче. Сквозь материю нагрудного кармана в ладонь ласково ткнулось круглое пятнышко теплоты. В ладонь — и обратно в грудь… Возможно, это в ладони пульсировала жилка, но казалось, что монетка в кармане бьется — с колоском и профилем Хранителя-мальчишки. Живет под рукою. И посылает сердцу мягкие толчки спасительной теплоты… И колючая спица тает, и можно вздохнуть…

Спасибо, Хранитель Итан, спасибо, колосок… Спасибо, йхоло…

А ведь там, на ребре монетки, написано: «На Дороге не останавливайся, шагай через Границу смело»… Он сам прочитал эти слова через шар. Прочитал там … Не могло же и это быть бредом! Есть оно, есть Якорное поле!

И Ежики, как наяву, увидел его: ночное, под круглой белой луной. Мохнатые седые одуванчики рассыпались по пригоркам, светятся в голубоватых лучах. Чернеют якоря. И яркой искрой горит отражение луны в оставленном на глыбе ракушечника шаре…

Там же, совсем недалеко, — комната с часами и телефоном. «Ешики… Беги, малыш…» Второй раз он не попался бы в ловушку!

И до всего этого рукой подать! Просто они закрыли путь. Спрятали от Ежики станцию! А она совсем рядом, за толщей камней, в конце короткого туннеля! Может быть, всего в сотне шагов!..

— Радомир, что с вами? Сейчас приедет господин Кантор и отправимся домой, потерпите… Радомир!

Ежики, не разгибаясь, прыгнул с платформы на полотно. Магнитная резина спружинила под кроссовками. Как пластик стадионной дорожки.

— Радоми-и-ир!!

Нет, сердце больше не болело. Оно стучало, как нетерпеливый мотор, а встречный воздух рвал волосы и капитанку. Скорей! Скорей! Наконец-то решена задача, открыт секрет пути! Радостная догадка — нет, не догадка, а знание, что вот-вот откроется слева уходящий к Якорному полю туннель, — несла Ежики со скоростью луча.

Еще секунда! Сейчас…

Мелькали желтые лампы, туннель плавно уходил вправо. И вот, скользя из-за поворота, возник и разгорелся на бетонной стене белый набегающий свет… Что это?!

Это был, конечно, поезд. Он возник в дальнем сужающемся полукружье — две фары, солнечный прожектор наверху, стеклянная выпуклость моторной кабины. Ежики показалось даже, что он видит синие, широко разнесенные оптические «глаза» автомашиниста. Скользя по подушке антиграва, стеклянная сигара летела на Ежики, толкая перед собой упругую толщу воздуха.

«Не успел!»

И не было по сторонам ни спасительной ниши, ни щели. Но Ежики подумал об этом лишь мельком. Ему не нужна была щель!

Он, не сбавляя скорости, рассекал воздух плечом. В нарастании свистящего шума и огней в эти последние секунды к нему пришло ясное понимание: нет бокового туннеля. Есть один путь — прямой! Как у летящего в Космосе Яшки — с его надеждой на столкновение! Удариться — и стать звездой! Тогда пробьешься…

Свистело в ушах, свистело вокруг. Даже не свист, а тысячи голосов. Как на стадионе, когда впереди всех рвешься по дорожке к финишному поперечному лучу… Но среди этого рева — ясно и негромко: «Беги, малыш, беги, пока светит луна…»

Он выхватил из нагрудного кармана монетку, сжал в пульсирующей ладони. Главное — не сбавить скорость, тогда не страшно…

Слепящий свет охватил его со всех сторон, белый, нестерпимый… Но в последний миг свет сжалился, смягчился, из него соткалось желтое окно с переплетом в виде буквы «Т». И мальчика Ежики приняла мягкая милосердная тьма.

…Выйдя из вагона, Кантор стал свидетелем странной суеты, даже паники. Куда-то бежали люди в форме служащих Дорожной сети, неприлично всхлипывал и дергал руками Янц. Его поддерживали несколько пассажиров. Белое, чужое лицо было у Янца. Беспомощный мокрый рот…

— Но почему, почему! — выкрикивал Янц. — Почему не сработала автоматика?! Человек на пути! Так не бывает! Я… нет, он прыгнул, а я… Должен быть сигнал «стоп»!

Человек в малиновой пилотке дежурного подошел, сказал со сдержанным раздражением:

— Такого не может быть. Включились бы все сигналы, поезд бы не прошел.

— А он прошел, да… — Янц обмяк. И вдруг вытаращил глаза. Он и окружающие стояли в самом конце платформы, где Янц только что безуспешно пытался отыскать пульт с ручным аварийным сигналом. Теперь он увидел рядом круглый нос моторного вагона. Стеклянную оконечность громадной сигары, линзы объективов, черную подошву антиграва, неяркий при боковом свечении прожектор…

Янц хлопнул губами, посмотрел на Кантора, заулыбался просительно, облегченно, виновато.

— Значит… да, конечно. Он спрятался там в какой-то нише. Надо сказать, найти…

Кантор обратился к собравшимся мягко, но веско:

— Господа, с ним был мальчик и куда-то убежал. А… господину Янцу показалось, что он прыгнул на полотно. Такое… э… бывает иногда с господином Янцем… Пойдемте, голубчик, я отвезу вас домой.

Людям — что! Удивились и побежали по своим делам. Пожав плечами, отошел дежурный. Он-то уж точно знал: лазерные контролеры остановят поезд наверняка, если кто-то на пути.

— Но ведь надо сказать. Найти… Если он в какой-нибудь нише! — опять вскрикнул Янц.

Кантор тихо приказал:

— Прекратите истерику, болван… И не дергайтесь, там нет никаких ниш.

— А… да! Но…

— Когда это случилось?

— Он вышел из вагона и… Но он же спасся, верно? Ведь на поезде… никаких следов, да?.. Ведь мне сперва показалось… поезд выходит, а на нем, впереди… Это… так страшно…

Кантор снял очки и стал вытирать их очень белым платком.

— Это в самом деле было бы страшно… Боюсь, однако, что случилось более страшное…

Янц дернулся и опять открыл рот. Кантор убрал очки в карман, прикрыл ладонями глаза.

— Боюсь, что он все-таки пробился.

— Я… не понимаю…

— И я не понимаю. Ведь он пошел по часовой… Как же он сумел?.. Хотя, конечно, масса встречного поезда…

— Господин ректор, он жив? Мне… нам не придется отвечать?

— Если жив — придется… Ведь он уведет многих, а главное — приведет тех…

— Кого?

Кантор опустил руки. Выпрямился.