Красс ответил неразборчиво. Бенецкий сказал:

— Нервы. В лунные ночи меня теперь тянет на скорбные откровения… Я понимаю, мы офицеры. Но иногда здравый рассудок просто вопит: господа, кому это нужно?

— Вопит, — коротко согласился Красс.

— Да… Подумать только: какой ерундой мы занимаемся. А ведь я, автор монографий по баллистике, профессор прикладной математики, мог бы сейчас преподавать в академии флота. А вы — командовать клипером где-нибудь на австралийской линии.

— Пожалуй, — согласился Красс. — Хотя едва ли… У меня есть другие планы. Но уж, конечно, не это ползанье на брюхе по мелководью. Однако что поделаешь, господин Бенецкий. Пока нет мирного договора, нам просто некуда деться.

— Вам хотя бы в одном проще: вы, к счастью, без семьи.

— Тоже мне счастье, — вздохнул Красс.

— В данном положении — счастье… А у меня жена и сын остались в Регеле. Генерал Барен, тамошний военный губернатор, тупая скотина, объявил их гражданскими пленными. Сынишка ходит в местную школу, и ученики в классе травят его. Если позволите, капитан, когда мы возьмем заложников, я обменяю Биркенштакка на семью…

— Разумеется. Если штаб согласится… А впрочем, на кой черт нам спрашивать согласие у штаба?

— Я тоже думаю… Сыну десять лет. Кстати, очень похож на нашего юного лоцмана, только помладше. Я, когда на этого мальчишку смотрю, просто, знаете, в глазах щиплет… И до того горько, что мы его обманываем… Что?

Галька перестал дышать. Стало очень тихо. Казалось только, что шелестят темные облачные клочья — они летели над Галькой в зеленом круге неба. Наконец Красс громко сказал:

— А в чем, собственно, мы его обманываем? Я изложил наш план мальчику и подробно, и честно.

— Да, — так же громко отозвался Бенецкий. — Я не это имел в виду. Я о том, что мы вынуждены вмешивать ребенка в военные дела и не можем ничем помочь ему.

— Придет время — поможем… Эй, Уно Квак! Смирно! Вы почему ушли с трапа? Вы, кажется, часовой!

— Но, господин капитан… — Голос Уно был плачущим. — Боцман позвал, велел помочь развинтить ша…

— Молчать! Если вы еще раз покинете пост, я просто-напросто прикажу расстрелять вас! Ясно?

— Так точно, господин капитан-командор… Только я ведь на минуту. И боцман… И от кого караулить-то, пусто кругом… Что за служба, Господи. Лучше уж и правда на тот свет…

— Ступайте, не хнычьте… Послушайте, Бенецкий, ударный спуск уже поставлен на затравку?

— Да, капитан. Только надеть капсюль…

— Мне пришло в голову… — Красс, кажется, коротко засмеялся. — Что, если грохнуть сейчас холостым? Для учебной тревоги. Чтобы встряхнуть этот юр-тогосский сброд, именуемый экипажем!.. Во время переполоха увидим, кто чего стоит. А зарядить орудие снова мы до отхода успеем, запасной порох еще есть… А?

— Как скажете, капитан, — бодро отозвался Бенецкий.

— Пожалуй, так и сделаем. Несите капсюль.

— Есть… Хотя…

— Что?

— Шесть миль до города. В форте услышат выстрел…

— А, черт! Вы правы. А жаль…

Голоса заглохли. Капитан и артиллерист, видимо, отошли.

Наверное, каждый поймет, что почувствовал Галька в конце их разговора. На миг показалось, будто он уже летит в огненном вихре прямо к луне. Еще секунда, и кинулся бы из мортиры! На глазах у офицеров! Но не кинулся, только отчаянно зажмурился…

Да, смелый был мальчишка Галиен Тукк, ничего не скажешь… И, лишь услышав об отказе от «учебной тревоги», он совершенно ослаб от только что пережитого ужаса. Понял, что еще немного, и, наверное, случилась бы неприятность, которая бывает при очень большом испуге у малышей.

И тут, хотя и обмирал Галька, искоркой прыгнула в нем ехидно-озорная мысль: вытащить порох не удалось, но зато была полная возможность подмочить его.

А в самом деле!.. На войне героическое часто перемешивается… ну, скажем, с не очень героическим. Да и ладно, лишь бы порох сделать сырым…»

— Ну и что? Подмочил? — хихикнул мальчик.

— Н-нет. Прикинув, Галька понял, что у него не хватит… гм, внутренних запасов. Заряд-то громадный. Но идея осталась!

«Галька не дыша глянул из-за края ствола. Уно понуро стоял у трапа, к башне спиной, офицеры ушли. Галька дождался летучего сумрака, бесшумно перекинулся из мортиры, тихо съехал с башни на ветки палубы, в тень. Неслышно скинул штаны и голландку, пояском привязал одежду к голове. И скользнул без плеска с пологой, уходящей в воду палубы.

«А-а-а-й-й…» (Но молча, про себя!) Ох и неласкова ночная августовская вода. И не вздрогнуть, не булькнуть. Надо ждать, чтобы медленное течение само пронесло тебя вдоль монитора, дальше, за поросший ивняком выступ берега.

Когда Галька выбрался на сушу, каждая клеточка тела трепетала от озноба. А ведь это было только начало.

Он кружным путем пробрался в свой вигвам. Ремешком притянул к груди большую плоскую флягу. Посидел на корточках, всхлипывая от холода и страха. И снова нырнул в кусты. В ночь.

Всю одежду Галька оставил в шалаше. Он понимал, что никакая материя, даже самая малая тряпица, не высохнет быстро. На поддоне от нее надолго останутся влажные пятна, их заметят, когда станут закладывать снаряд.

Галька скользнул в воду в сотне шагов от монитора, выше по течению. И опять стиснул его холод. Галька присел на песчаном дне. Забулькала фляга, отяжелела. Галька заткнул пробку. Погрузившись по самые ноздри, он отдался течению.

Не заметили, не окликнули. Вот и покатая стальная туша. Цепляясь за швы броневых плит, рассаживая колени о заклепки, Галька полез по скату палубы в тень башни.

Голый человек при опасности чувствует себя вдвойне беззащитным. Галька обмирал при мысли, что его могут поймать такого. Сколько будет злобного гогота! Неужели так и расстреляют? В приговоре Галька не сомневался, Красс предупреж дал, что законы войны одинаковы для взрослых и для мальчишек. Хотя, наверно, стрелять не решатся: город недалеко. Вздернут на гафель? Или проще — камень на шею? Иди, мол, откуда вылез.

Да, но сперва пусть поймают! Галька слегка разозлился. Нащупал языком за щекой монетку — свой талисман. «Мальчик из далекого города Свет Звезды, ты ведь поможешь, верно? Ты самый смелый из всех Великих Хранителей. Потому что маленькому быть смелым гораздо труднее, чем взрослому…»

То ли помогла монетка, то ли просто удача шла рядом с Галькой. Никто не заметил его, когда он, прикрываясь ветками, обсыхал в тени башни. (Он дрожал, и в недрах монитора ощущалось дрожание: там разводили пары.) Никто не видел, как скользнул он в ствол. И не звякнула фляга, не стукнули под пятками доски. И вода лилась бесшумно — из горлышка в отверстие поддона. Правда, медленно лилась: порох впитывал ее неохотно. Однако и это кончилось, хотя длилось мучительно бесконечно.

И обратный путь был удачным, если не считать, что река показалась еще холоднее.

…А через два часа, когда он в вигваме, под бушлатом, все еще вздрагивал во сне от пережитого, раздался добродушный голос:

— Эй, лоцман! Капитан кличет, пора…

Когда над рекой стала растекаться белесая муть рассвета, монитор «Не бойся» вошел в протоку.

…Весь путь до назначенного за Китовым островом места Галька стоял рядом с рулевым, на решетчатом мостике. Здесь же были Красс и Бенецкий. Галька шепотом советовал: «Чуть левее… Вон на тот большой куст… Теперь держитесь у самого берега…» Машина утробно рокотала в железных внутренностях броненосца, мостик вибрировал. Галька оглядывался на трубу. Из нее вылетали сгустки дыма и смешивались с сумраком. Луны уже не было. Иногда мерцали в дыму искры. Красс велел зачехлить ствол мортиры. А то, мол, одна искорка в отверстие поддона, и орудие шарахнет раньше времени.

— Не так ли, юнга? — Красс положил Гальке на плечо узкую ладонь. — Раньше времени нам шум ни к чему…

Ха! Они не знали, что никакие искры не страшны верхним картузам пороха!..