Бог создал великую интригу — интригу жизни, в которой все и вся неоднозначно, и трудно понять, что такое счастье, а что такое — нет. Почему-то Создатель решил сделать именно так, а не по-другому. Но главной особенностью Богом закрученной интриги, мне кажется, является то, что он апеллирует не к одной жизни человека, а как минимум к череде жизней. Бог как бы намекает, что твои неудачи или одиночество в этой жизни не есть еще фатальное горе, что мечтать очень даже благородно и что мечты имеют склонность претворятся в будущей жизни. Поэтому вряд ли стоит особенно расстраиваться, если в чем-то не повезло, — в следующей жизни будет лучше, но будет немного одиноко без тех людей, которые были благородны и чисты в прошлой жизни. Но эти люди обязательно встретятся, и Вы их обязательно почувствуете и обязательно узнаете по какой-то родной энергии, исходящей от них, хотя перед Вами будет стоять человек уже совсем другого облика.

Эти мысли проносились в моей голове с какой-то бешеной скоростью, а невероятная четкость мыслей поражала меня. А я все шел и шел вперед — в Долину Смерти. На одном из участков я споткнулся о камень и даже выронил компас, но поднял его и опять пошел вперед. До искомой точки фокуса Зеркала Царя Смерти Ямы, по моим расчетам, оставалось метров 100-150…

Я почему-то не думал о смерти, я не шел умирать. Я просто знал, что в моей жизни закрутилась новая интрига — интрига со смертью.

Под ногами я увидел очередную кость человека. Я чуть замедлил шаг, но… вновь пошел вперед. Я надеялся, что думающая субстанция времени… может быть…

В этот момент из-за бугра появилось Зеркало Царя Смерти Ямы. Я даже остановился от неожиданности. В этом ракурсе оно, освещенное лучами солнца, было особенно красивым.

Я дошел до вершины бугорка и стал озираться, стараясь увидеть те самые два валуна пятнисто-рыжего цвета, похожие на четырехглазых собак. Я снял очки и, с усилием вытащив из-за пазухи поддетую под анорак футболку, протер их. Я заметил, что мои руки мелко дрожат.

Унылый пейзаж из серых и черных камней расстилался передо мной. Смертью веяло от этих камней. А Зеркало Царя Смерти Ямы сверкало и переливалось цветами радуги, привлекая к себе все сто процентов внимания. Я поймал себя на мысли, что не могу оторвать взгляда от него: оно влекло и манило к себе.

— Неужели смерть столь красива?! — вдруг подумал я, сам испугавшись такой постановки вопроса.

Усилием воли опустив глаза и опять увидев унылые черные камни, я тихо прошептал:

— Нет, столь красива Совесть!

Мысли вновь закружились в голове, и я понял, что Суд Совести не зря проходит где-то здесь, среди унылых камней, а не там — вблизи сверкающего Зеркала Царя… Смерти. Слово «смерть» не вязалось с этим великолепным Зеркалом, оно даже оскорбляло его величие. Это было не Зеркало Царя Смерти Ямы, это было Зеркало Царя Совести Ямы. Ведь Совесть обязательно должна быть красивой, только красивой, очень красивой…

— Смерть вынесена за пределы «Зеркала… Совести» и находится далеко от него, в фокусе Зеркала. Совесть не должна чувствовать близости конвульсий Смерти, Совесть должна оставаться красивой, — подумал я.

Мне вспомнился рассказ тибетца Туктена о том, что на севере Кайласа за Долиной Смерти расположена скрытая «райская» пещера, внутри которой материализуются все мысли человека: хочешь, чтобы появилась пища, — пожалуйста, она возникает мгновенно, стоит только подумать; хочешь еще чего-то — надо только подумать… Я понимал, что верить в это, конечно же, трудно, но мне очень хотелось верить. Мне так хотелось снова окунуться в детство и жить в этом мечтательном детстве долго-долго и сильно-сильно верить в то, что ты когда-нибудь окажешься в «стране чудес». А она, эта страна чудес, была здесь, в Городе Богов.

Я еще раз взглянул на Зеркало Царя Смерти Ямы и натянул козырек фуражки на лоб так, чтобы Зеркала не было видно. Я снова стал озираться, прощупывая глазами каждый бугорок. И тут, прямо по курсу, впереди себя, я увидел рыжее пятно. Деланно ленивым и важным движением я снял рюкзачок, достал из него бинокль и посмотрел в него на это пятно — из рыжего пятна на меня смотрели четыре глаза. Я оторвал глаза от бинокля. Бешено колотилось сердце. Во рту пересохло.

Отмечая про себя, что мои движения стали от волнения неестественно-вальяжными, я поднял компас и взял азимут на рыжее пятно; этот азимут совпал с тем азимутом, по которому я шел сюда.

— Смотри-ка, расчеты в ориентировании не подвели, — прохрипел я вслух и… немного пожалел об этом.

Приглядевшись, чуть в стороне я увидел второе рыжее пятно. Я опять поднял бинокль и… опять увидел четыре глаза, смотрящих на меня.

— Это они — те два валуна в виде пятнисто-рыжих четырехглазых собак, — опять вслух прохрипел я.

Я опустил голову. Казалось, что стук моего сердца слышу не только я, но слышат и горы вокруг. А потом я задрал голову, взглянул наверх из-под низко опущенного козырька и с благоговением посмотрел на Зеркало Царя Смерти Ямы. Долгую минуту я смотрел на него и думал о нем как о Зеркале… Совести…

Я снова нашел глазами два рыжих пятна и, не сводя с них глаз, пошел к ним. Сердце продолжало бешено колотиться, дыхание было учащенным. Как молния, пронеслись слова Анчарики Говинды:

— Многие здесь погибают.

Мои шаги гулко раздавались в тишине гор. В этот момент я не чувствовал ничего плохого — ни угрызений совести, ни внутреннего самобичевания, ни страха. Передо мной была лишь одна цель — достигнуть этих двух пятнисто-рыжих валунов и встать между ними, чтобы энергия сжатого времени оценила меня.

С каждым шагом смертельная интрига приближалась к своей развязке. Четко, вплоть до интонаций, из памяти всплыли некогда мною же произнесенные слова:

— Самое страшное — энергия Совести, загнанная в угол. Выход ее подобен взрыву и способен испепелить тело.

До заветных валунов осталось всего несколько метров. Я замедлил шаг. Стало четко видно, что оба этих валуна и в самом деле похожи на четырехглазых собак. «Морды» этих каменных псов были направлены в мою сторону, и мне казалось, что эти «морды» не огрызаются, а ухмыляются. Каждый валун был высотой около одного метра и явно выделялся на фоне черно-серой каменистой осыпи своей пятнисто-рыжей окраской. Расстояние между валунами составляло около полутора метров.

Я совсем замедлил шаг и вгляделся в одну из «собачьих морд». Нет, я бы не сказал, чтобы эта «морда» была омерзительной. Но она усмехалась, безжалостно усмехалась. Эта морда как бы говорила, что здесь, в этом святом месте, не может быть жалости, совсем не может быть жалости, вообще не может быть жалости и никогда не может быть жалости, потому что жалость — это удел слабых людей, а слабые люди не должны приходить в Долину Смерти.

Я еще пристальнее вгляделся в одну из «собачьих морд». Хорошо видные четыре каменных глаза сверлили меня. Я понимал, что трехмерные каменные тела этих собак не есть главное, что они дополняются более значимыми фантомами, живыми фантомами их тел. И кто знает, может быть, йоги, которые приходят сюда и которые обладают тонко-энергетическим зрением, и в самом деле воочию видят этих пятнисто-рыжих четырехглазых «энергетических» псов и «вживую» ощущают ухмылку во взгляде каждого из четырех глаз.

Оба пятнисто-рыжих валуна и вправду напоминали сидячих псов. Любопытным было то, что нигде поблизости валунов такого Цвета не было видно.

Приблизившись на расстояние одного метра к этим валунам, я остановился. Мне вспомнились одичавшие собаки, которые нападали на меня еще в то время, когда я увидел первые пирамиды Города Богов.

— Это не собаки, это смерть хотела меня растерзать, — пронеслась мистическая мысль.

Я стал тянуть руку к одному из валунов, но отдернул ее. Как будто ток прошел по руке.

Я стоял прямо перед валунами. Я еще раз посмотрел на валуны, еще раз представил, что эти валуны в тонко-энергетическом мире есть пятнисто-рыжие собаки, и, как бы обращаясь к ним, тихо и ласково сказал: