Я еще раз подвигал своей головой по трехмерному плечу (или груди?!) Сергея Анатольевича и вдруг ощутил, что мы, трехмерные люди, не очень-то уважающие самих себя, все-таки… все-таки сможем изменить наш скучный и угрюмый мир и сделать его таким… таким… что и в нем, этом заброшенном на низшие уровни мире, когда-нибудь появятся чудеса, те невероятные чудеса, на которых прозрачными, но ясными буквами будет нанесен главный девиз достижения чудес — Чистая Душа. И тогда (кто знает?!), может быть и в нашем, уже не угрюмом, а веселом мире, засияет чудодейственная сила пяти элементов, сила, которая (скажу я вам, забегая вперед) создала нас самих, как составную часть мироздания… создала через Город Богов, совместным творчеством (и зодчеством!) параллельных миров.

— Тр-тр-тр! — гулко прозвучало в моей голове.

Сергей Анатольевич снова закусывал сухарем.

Мне приснилось Главное Зеркало Времени и Зеркало Царя Смерти Ямы в Городе Богов. И я как-то просто и легко (во сне!) осознал, что времена чудес наступят тогда, когда Человечество познает законы Времени и станет признавать каждого человека как Человека-Время или Человека-Мысль (поскольку Энергия Мысли есть энергия Свободного Времени), а также станет больше доверять чувствам, которые и посланы Богом для того, чтобы инспектировать мысли. И тогда, если чувства начнут превалировать в нашем мире, вполне возможно, и наступят времена матриархата (поскольку женщины более склонны к чувствам!), и… женщины начнут ухаживать за мужчинами (кстати, такие симптомы уже есть!), когда с дурости накачавшийся «качок» будет стыдливо склонять голову, не решаясь позволить обнять свое «мясожировое тело» хрупкой женщине.

В тот момент, когда я ехал и, беспредельно устав, спал, спал и спал на плече (или груди!) Сергея Анатольевича Селиверстова, периодически пробуждаясь от уже привычных звуков «Тр-тр-тр!», я еще не знал, что скоро смогу сделать первую в мире трансплантацию глаза, в основу которой лягут пусть призрачные, пусть гипотетические и недоказуемые законы Времени (а именно «скоростного врастания кровеносных сосудов»), которые будет так трудно объяснять коллегам и которые были навеяны Зеркалом Царя Смерти Ямы — Думающим Зеркалом Времени.

— Тр-р-р-р-р-р-р-р-р! — прозвучало в голове.

— Твердый сухарь попался! — подумал я.

А мы все ехали и ехали. А желудок все болел и болел. А я, не обращая внимание на боль, спал и спал, спал и спал, спал и спал. Только иногда я, просыпаясь от нестерпимой боли, останавливал машину и выходил постонать, порой… громко постонать. А однажды я лег на плечо стоявшего рядом Сергея Анатольевича и громко заплакал.

— Больно! Очень больно! — вырвалось из меня сквозь слезы.

День проходил за днем. А мы ехали и ехали. А желудок болел и болел. А грязь выходила и выходила из меня.

Порой я открывал глаза и смотрел в окно и видел то каменные надписи на склонах, говорящие о том, что тибетцы не хотят забывать великих когда-то заклинаний, то ровные круги — свидетельства Шамбалы, то ступы — символы пирамид Города Богов, но я уже понимал, с болью в душе понимал, что миссия тибетцев уже выполнена.

— Почему же Бог обижает людей?! — думал я периодически.

Я не находил прямого ответа на этот вопрос, но в глубине души понимал, что… так, наверное, надо… ради прогресса… ради жестокого прогресса, поскольку без прогресса не будет жизни.

— Живет все: живут люди, живут насекомые, живет энергия, живет вода, живет огонь, — проносилось в моей голове.

Мне почему-то было грустно. И только периодические звуки «Тр-р» немного веселили меня.

Вскоре мы достигли того места, когда тибетское плато начало снижаться. Наступила пора прощаться с Тибетом. Мы горделиво обнимались, позируя перед фотоаппаратом то на фоне озера, то на фоне палатки, а на душе было грустно, потому что нам не хотелось расставаться с Тибетом — Колыбелью Человечества.

Я, конечно же, улыбался и фотографировался с деланной улыбкой на лице. А желудок болел, болел и болел… Но как только я.[ садился в автомобиль, я тут же засыпал и спал, спал и спал, не обращая внимания на боль. Срабатывала защитная реакция организма после перенесенных стрессов.

Иногда я вспоминал свои былые чемпионские походы, когда на тяжелых перевалах было столько стрессов, столько стрессов… А потом… нам на грудь вешали чемпионские медали.

— Неужели я сдал, неужели я… постарел? — думал я.

Мне вспомнился уже пожилой бывший президент японской фирмы «Ничиборен», господин Кондо, или вернее, Кондо-сан. Он прекрасно говорил по-русски, но иногда путал русские слова.

С ним, господином Кондо, мы как-то шли по Манежной площади в Москве, изрядно выпив. Конечно же, мы говорили о жизни. Весело говорили. Я помню, расспрашивал его о степени напора японских мужчин во время процедуры ухаживания за японскими женщинами, попросив особо отметить его личный опыт.

— Ты что, Мулдашев-сан, ты что? — помню, сказал Кондосан. — Я уже, уже… я уже устарел.

— Чего? — переспросил я.

— Устарел, — повторил он, путая слово «устарел» со словом «постарел».

Помню, мне стало грустно.

Вот и сейчас мне стало казаться, что я, возможно, тоже «устарел», но… кто знает…. кто знает, в какой степени. Вскоре стали встречаться селения, в которых мы останавливались, чтобы перекусить. Я наблюдал, как Рафаэль Юсупов пьет чай, всем своим видом оценивая качество этого напитка, я любовался, как Равиль Мирхай-даров простодушно «сосет» из горла пиво, но особо внимательно я следил за Сергеем Анатольевичем Селиверстовым, который выпивал любой напиток одним-двумя глотками и тут же начинал писать на коленях, желая, видимо, наверстать упущенное в ведении своих полевых дневников.

На границе с Непалом мы остановились и ждали пропуска очень долго. Мы уже стали опасаться, что китайцы не пропустят нас в Непал, откуда нам предстояло улететь в Россию. Но вскоре появились Лан-Винь-Е с Тату и… предложили хорошенько выпить, ведь они оставались здесь, в Китае… на Тибете.

Китайская водка была жуткой, но, самое главное, невероятно пахучей — казалось, что мы пропахли ею насквозь. И тут… Лан-Винь-Е, захмелев, запел… по-русски… «Выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой…» и… стал вспоминать годы, проведенные в МГУ, почти без акцента произнося русские слова. Мы все тепло улыбались.

Когда мы пересекли границу с Непалом и автобус довез нас до равнины, Сергей Анатольевич вздохнул:

— Ух! Воздух-то какой густой! Если хорошо вздохнуть, легкие может разорвать. Это вам не «Вечный материк»!

Мы все дышали с удовольствием.

В столице Непала Катманду было жарко и влажно. Мы все ходили в шортах и иногда поглядывали на свои худые натруженные ноги. Желудок мой изо дня в день болел все меньше и меньше. Я смотрел на цивилизацию совсем другими глазами… немножко чужими глазами.

Каждые часа два раздавался чей-то голос, чаще всего Рафаэля Гаязовича Юсупова: — Ну что, мужики, пожрем, может?!

И мы опять шли в какой-нибудь дешевый ресторанчик, чтобы поесть, с удовольствием поесть… цивильной еды.

Во время «приема пищи» я с удовольствием наблюдал за лицами ребят. Нет, они не просто радовались изобилию еды, они радовались тому, то смогли выдержать тяжелейшие и, я бы сказал, смертельные испытания и увидеть легендарный Город Богов или… Город Жизни, и понять, очень многое понять в этой жизни. А лицо Рафаэля Юсупова просто светилось.

Вскоре самолет унес нас в Москву. В салоне Сергей Анатольевич «сошелся» с одним альпинистом и они «уговорили» бутылку спирта… из-под минеральной воды объемом 1, 5 литра.

В аэропорту Шереметьево-2 у Сергея Анатольевича проступили слезы, и он, опустившись на колени, стал целовать гранитный пол, приговаривая:

— Земля! Российская земля!

На выходе мы увидели встречающих нас друзей: Ирину Казьмину, Татьяну Драпеко и Юрия Ивановича Васильева. Мы обнялись, сели в автомобиль, приехали к Ирине Казьминой домой и… отмечали, отмечали и отмечали. Я пытался что-то рассказывать, но у меня не получалось — все-таки все здесь было для меня пока еще… чужим. И только теплые глаза друзей возвращали меня к жизни, а я… как ни странно… был еще там, в Городе Богов.