— Четыре кружечки пивка! — помахал рукой остановившейся невдалеке девушке в крахмальном переднике, с худощавым голубоглазым лицом.

Особа в короткой юбке, с ярко-лиловыми губами встала порывисто из-за соседнего столика, пошла к выходу из бара. Юноша с фотоаппаратом кинулся вслед за ней. У негра был очень несчастный, испуганный вид.

— Неужели из-за нас переполох? — сказал Жуков.

— Нет, тут другое… — Фролов смотрел на вышедшего из-за буфетной стойки, приближавшегося к ним бармена.

— Нот биэ фоо блек, — медленно сказал бармен. — Рашен — иес! — Он ухмыльнулся Фролову. — Нигер — нот! [5] — выразительно указал негру на выход.

Негр сидел словно окаменев. Его плоские щеки посерели.

— Ах расисты чертовы! — воскликнул Фролов. Только сейчас заметил, что все кругом смотрят на них. Он был очень взволнован, побагровел до самых белков. — Это мы, похоже, в американскую компанию попали. Ничего, покажем им, как советский человек смотрит на это дело.

Успокоительно он положил ладонь на колено негра. Почувствовал острую жалость, ощутив в этом колене неуемную дрожь. Негр сидел по-прежнему прямо и неподвижно.

Грузный человек в белом кителе медленно встал изза дальнего столика, надвинул на лоб высокую фуражку, пошел решительно через бар. Он подходил к негру, и тот, как бы против воли, стал медленно приподыматься с кресла.

Офицер выкрикнул что-то повелительное. Негр вежливо ответил, просительно сложив руки, не сводя с офицера глаз.

— Постойте-ка, мистер, — начал было Фролов. Особенно запомнились ему в этот момент синевато-багровые, до блеска выбритые щеки американца, его красная надувшаяся шея, врезавшийся в нее накрахмаленный воротник.

Негр вскинул руки к лицу странно беспомощным, пугливым движением. Но еще быстрее кулак человека в капитанской фуражке опустился на метнувшееся назад лицо.

Американец ударял с привычной быстротой, что-то выкрикивая угрожающее, и негр стоял, опустив руки вдоль тела; после каждого удара откидывалось его залившееся кровью лицо.

— Стой, мистер, так нельзя! — крикнул опомнившийся Фролов. Он вскочил с кресла, удержал покрытую татуировкой руку. Американец что-то пробормотал, замахнулся снова.

Приблизившись незаметно от входа, человек в надвинутой на глаза шляпе деловитым движением схватил с соседнего столика пустую кружку из толстого граненого стекла.

Краем глаза Фролов увидел, как взлетела рука с кружкой…

С необычайной ясностью мелькнула догадка — не этого ли субъекта видел трущимся у скулы ледокола… Хотел отклониться, но голову потряс страшный удар, и все затянуло мраком…

Черномундирный полицейский, стоявший недалеко от бара, одернул мундир, вяло шагнул на шум. Он старался не смотреть на человека в надвинутой шляпе, выбежавшего из кафе, исчезнувшего в извилистом переулке…

Барометр продолжал показывать «ясно». Андросов легонько постучал ногтем по круглому стеклу. Тонкая стрелка анероида, слегка затрепетав, не сошла с прежнего места, смотрела острием вверх.

Андросов провел ладонью по влажному лбу. Неподвижная сухая жара стояла в каюте. Он взглянул на часы, пошел на верхнюю палубу.

Кончался срок увольнительных очередной смены. На пристани мелькали белые верхи фуражек, голубые воротники матросских форменок, золотые погоны офицеров, штатские костюмы моряков ледокола.

Моряки взбегали на «Прончищев», на «Топаз» и на «Пингвин», шли к сходням дока. Скоплялись на палубах, еще полные впечатлений от прогулки.

— В парке над городом были? — спрашивал один из матросов. — Красота там какая — весь город и рейд видны как на ладони!

— Как же, поднимались по канатной дороге. И кассирша с нас денег за проезд не взяла. Дескать, советским морякам честь и место.

— А мы с армией спасения повстречались, ну как боцман Ромашкин в Швеции, — сказал Мосин, взошедший на борт вместе с Щербаковым.

— А что — они и вас спасать вздумали?

— Честное комсомольское — вздумали! — улыбался Мосин всем своим веснушчатым широким лицом. — Бродили мы с ним вот по Бергену вдвоем и забрели кудато, словом с курса сбились. Тут и подходит к нам тощий в черном. По-русски говорит: «Вы, братья, блуждаете во тьме. Господь повелел мне вывести вас на путь истинный. Из армии спасения я…» И тащит из кармана толстую книжицу вроде словаря.

— Какой там словарь — библия это была. По-старому говоря — священное писание, — перебил Щербаков, обнажив в улыбке сахарно-белые зубы. — А ты, Ваня, ему складно ответил.

— Просто ответил, по-матросски. — Мосин напряг свои квадратные плечи. — Не знаю, говорю, как у вас глаза устроены, а для нас сейчас не тьма, а полный день. А во-вторых, мы, в Советском Союзе, по пути истины уже почти полвека шагаем. А тут как раз видим — наши ребята с ледокола идут. Он и стал отрабатывать задним.

Когда недалеко от «Прончищева» остановилась легковая машина и, порывисто захлопнув дверцу, Сливин шагнул к сходням, — на ледоколе его встретили дежурный офицер и Андросов.

Товарищ капитан первого ранга, — докладывал дежурный офицер. — За ваше отсутствие никаких происшествий на кораблях экспедиции не было. Весь личный состав военнослужащих, уволенных на берег, вернулся на борт кораблей, кроме сигнальщика Жукова. Из личного состава ледокола с берега не вернулись двое.

— Вольно, — сказал Сливин. Опустил поднятую к козырьку фуражки руку. По его порывистой походке, по сжатым губам и задорно выдвинутой бороде Андросов понял, что начальник экспедиции очень раздосадован чем-то.

— Ефим Авдеевич, прошу ко мне в каюту.

Они молча прошли коридором, поднялись по трапу. Войдя в салон, Сливин обычным небрежным движением повесил фуражку, расстегнул крючки на воротнике и верхнюю пуговицу у кителя.

Взглянув на барометр, повернул к Андросову негодующее лицо.

— Так вот, Ефим Авдеевич! Увольняемся на берег, ездим по дачам композиторов, любуемся на ваш хваленый Берген.

— Почему же он мой? — улыбнулся Андросов. Эта умная, немного усталая улыбка оказала, как всегда, свое действие. Сливин, под ядовитой вежливостью скрывавший большую душевную боль, тяжело опустился в кресло. Успокаиваясь, провел платком по лицу.