Даль прояснилась, почти прекратился дождь, но ветер, не утихавший с ночи, дул с материка, гнал на шлюпку сизые горбы волн. И матросам, выгребавшим изо всех сил, казалось, что шлюпка почти не движется вперед, к нависшим над морем береговым скалам.

А ну, поднажмем, орлы! — бодро крикнул Агеев. Усевшись у руля, он тут же почувствовал себя как дома. Смотрел, как, налегая на весла, разом откидываются матросы, как поднимается от напрягшихся мышц мокрая парусина рубах, как, выгребая, Жуков почти касается его колен ленточками своей бескозырки.

Может, под парусом пойдем? — покосившись на Олсена, сказал Агеев. Лоцман сидел сосредоточенный, строгий. Ему не терпелось скорее достигнуть маяка.

Шабаш! Рангоут ставить! — звонко скомандовал мичман. Повернул вельбот носом к ветру. Главный боцман — большой мастер управлять парусной шлюпкой.

Гребцы сразу убрали весла и уключины, расшнуровали чехол рангоута. Загребные ловко сдернули чехол, положили его на кормовой решетчатый люк.

Раскатали парус, поставили и выровняли мачту — весело повиновались командам мичмана, снявшего и свернувшего тем временем кормовой флаг. Командуя, Агеев сменил кривой румпель на прямой.

На фалах! — скомандовал главный боцман. Еще раз окинул все взглядом — правильно ли разобраны фалы и выдраены вантины, все ли готово к подъему паруса. Все было готово.

Парус поднять!

Широкое парусиновое крыло взлетело над шлюпкой, затрепетало, надуваемое ветром.

Вельбот, повинуясь рулю, рванулся вперед, к быстро вырастающим очертаниям острова Скумкам.

Все молчали, каждый был занят своим делом. «Хорошо развернулись», — подумал с удовольствием Агеев. Сперва тревожился, как пойдет дело с этой неизвестной ему шлюпочной командой, но моряки оказались опытными как на подбор, образцово выполняли приказы. Вот и теперь сидели как положено, не на банках, а на рыбинах между ними — лицами к парусу.

Сам мичман расположился на кормовом сиденье с наветренного борта, не сводил глаз с паруса, лишь мельком взглядывая на приближающиеся отвесные скалы.

Весь островок Скумкам казался лишь основанием круто уходящей вверх маячной башни. Парапет окружившего маяк волнолома, сложенный из больших, грубо обтесанных плит, поднимался почти от самой воды.

Небо потемнело опять. Стал дробно накрапывать редкий дождь, ложась пузырями на гладь водяных откосов. «Пузыри от дождика на воде, стало быть, не кончается ненастье», — вспомнил мичман старинную примету.

Островок приближался. Береговые камни блестели, как полированные. Ветер доносил йодистый запах водорослей. В вышине блестели жидким золотом, бросали вдаль прямые потоки света отражательные стекла работающего маяка.

Шлюпка шла к берегу под углом. Там, где взлетали у камней острые всплески, открылись в глубине маленькой бухты сваи бревенчатого причала. Уже были видны неровные каменные ступени, ведущие к башне маяка.

Над причалом, на верхнем горизонте скалы, возник крошечный силуэт человека.

— На фалах! — скомандовал мичман, налегая на руль. Шлюпка повернула прямо к причалу. — Парус долой!

Белое крыло опало. Гребцы свертывали снасти, парусину, убирали рангоут. Боцман сменил прямой румпель на изогнутый, поднял кормовой флаг.

— Уключины вставить! Весла разобрать!

— Как бы нас, товарищ мичман, о камни не брякнуло, — оглянувшись, сказал невольно Жуков.

Камни чернели неожиданно близко, почудилось — уже слышно, как ворчит и шипит между ними пузырчатая вода.

— А вы делайте свое дело, и все будет в порядочке, — сказал Агеев сквозь зубы. Они уже вошли в бухту. Сразу стали меньше броски волн.

— Суши весла!

Вода капала с узких лопастей, причал подходил все ближе.

— Шабаш!

Весла, как одно, легли вдоль бортов шлюпки. Жуков встал на ноги с длинным отпорным крюком в руках.

— Здесь пристаем! — сказал Агеев. — Сойти здесь сможете? — спросил он лоцмана по-норвежски.

Олсен кивнул. Мичман ухватился за ржавое причальное кольцо, в то время как Жуков ловко действовал отпорным крюком. Слышались шипенье и плеск трущейся о камни воды. Стая гагар взлетела с дальних скал, оглашая окрестность хриплым, тревожным криком.

Маяк был прикрыт с моря диким нагромождением скал. Между этими скалами виднелась вьющаяся вверх тропка. Из-за поворота вышли, неподвижно стояли на тропке несколько молча глядевших на шлюпку людей.

Это были высокие худощавые мужчины, пожилые и молодые, одетые в кожаные потертые безрукавки и в красные свитеры домашней работы. «По всему похоже — норвежские рыбаки», — подумал Агеев.

Олсен выпрыгнул на бревенчатый, скользкий настил.

Здесь, в шлюпке, будем вас ждать, — сказал мичман.

Мангетак!

Олсен волновался все больше. Быстро пошел по крутой тропинке к ожидающим наверху рыбакам.

С криками носились над островком потревоженные птицы. Странное, неприветливое впечатление производила вышка молчаливого маяка, глядевшего из-за скал своей застекленной вершиной…

Старшина Костиков в шерстяном свитере и стеганых ватных штанах сидел у доковой башни на бухте белого троса, дышал часто и глубоко. Он только что вышел из-под воды. Его еще мокрый скафандр раскинул зеленоватые резиновые руки на палубе, янтарно-желтой от ржавчины и белой от морской соли. Скафандр был похож на человека, легшего навзничь в последней степени утомления.

Около борта работала помпа. От помпы уходили за борт шланг и сигнальный конец.

Пушков, надвинув на белокурую голову наушники телефона, не сводил глаз с бьющих в понтон волн. Сейчас под водой работал Коркин.

Один за другим ныряли водолазы в океанскую глубь, обследуя повреждения дока.

Ну как, старшина? — спросил Костикова Сливин.

Пробоина небольшая, товарищ капитан первого ранга. Замерил ее, сейчас Коркин уточняет замер.

Он встал, подошел к кормовому срезу.

Течение здесь больно здоровое. А когда всплывешь на поверхность, волнами о борт бьет… Пора бы Коркину выходить.

А вот он и выходит, — сказал Пушков, всматриваясь за борт. Возникая из волнистых зеленовато-черных глубин, за бортом белела непрерывная струя пузырьков. Замерцали в глубине круглые отблески меди. Человек в скафандре, как чудовищная головастая рыба, вынырнул на поверхность, работая плавниками рук.