Он подошел к карте Скандинавии, распластанной на переборке.

— Прибрежный район Норвегии очень нечист, покрыт подводными и надводными опасностями, все еще засорен минными полями. Я иду протраленным фарватером вблизи берегов, а вот здесь, мористее, — он провел ладонью по карте, — в любом месте меня могут подстерегать банка или минное поле… Уйти еще мористее, на большие глубины, подставить док ударам океанской волны?.. Между прочим — вы абсолютно верите рассказу Олсена?

— Я верю ему, Николай Александрович. Он, несомненно, честный человек… У него в борьбе с фашистами погиб сын. Олсен пошел с нами, рискуя подорвать свою многолетнюю лоцманскую репутацию, если произойдет авария с ведомыми им кораблями.

Сливин шагал по каюте. Взял в руки фуражку.

— В таком случае принимаю решение. Я пойду намеченным раньше маршрутом. Повторяю — имея за кормой док, я не могу маневрировать в океане, должен строго придерживаться предварительной прокладки. В конце концов, ходили же мы во время войны среди непротраленных минных полей. Придется усилить наблюдение, принять кое-какие технические меры… При мало-мальски хорошей видимости буду держаться шхерного фарватера. В океан выйду только в случае густого тумана… Возражения имеете?

Нет, возражений не имею, — сказал Андросов. — Возможно, Николай Александрович, вы приняли единственно правильное решение. А сейчас, при такой прекрасной погоде, в условиях полярного дня…

Боюсь, что нас ждет далеко не прекрасная погода… — Сливин подошел к анероиду, постучал ногтем по стеклу. — Смотрите, стрелка идет вниз. Переменные ветра кончились. Может быть, где-нибудь на арктическом фронте уже возник новый циклон, движется нам навстречу.

В каюте стало будто темнее. Солнечный блик на медном ободке исчез, по стеклу иллюминатора бежали крупные пенистые капли.

— А циклонический тип погоды, — продолжал Сливин, надевая фуражку, — характерен пасмурным небом, низкими слоистыми облаками, проще говоря, плохой видимостью. Пожалуй, придется все-таки пройтись океаном…

Он взглянул на стекло иллюминатора, снял с вешалки тяжелый клеенчатый плащ-пальто, пропустив вперед Андросова, шагнул из каюты.

Снаружи все еще было жарко, солнце вновь выглянуло из облаков. Но над спокойной, там и здесь подернутой овальными белесыми бликами водой вдруг потянуло порывистым, знобящим ветерком.

Длинная пологая волна, вспенившись где-то вдали, набежала, качнула борт корабля. Бледная гладь океана словно дышала тревожно, приобретала более темные оттенки. Черный баклан, который сидел, покачиваясь, на воде, расправил узкие крылья, полетел лениво к береговым скалам…

В штурманской рубке горел свет. Громко тикали корабельные часы. Круглым стеклом, разноцветными буквами и цифрами поблескивали аппараты, густо покрывшие стены рубки: репитер гирокомпаса, счетчики оборотов машин…

Игнатьев вел прокладку, склонившись над картой, над цифрами глубин, соединенными волнистыми линиями изобат. Курнаков снял с полки большую книгулоцию, внимательно читал.

Вошел штурман Чижов. Его рабочий китель был застегнут на все пуговицы. Он снял с вешалки над диваном шерстяное непромокаемое пальто, мельком взглянул на ртутный столбик термометра на переборке.

— Кончилось, товарищи офицеры, курортное время. Переходим в другой климат.

Не отвечая, Курнаков читал. Захлопнул книгу, поставил на полку. Распахнул дверь рубки.

Снаружи пахнуло сырым, холодным ветром. Чернели бушлаты сигнальщиков. Капитан Потапов и лоцман Олсен на все пуговицы застегнули свои прорезиненные пальто.

Черная овальная скала вырастала далеко впереди. Она как бы висела, приподнятая над водой, ее подножие было окутано бесформенным, плотным туманом. Немного дальше, тоже будто вися над затуманенным морем, вырисовывалось несколько скал поменьше.

Андросов, только что поднявшийся на мостик из машины, стоял у поручней. Курнаков остановился с ним рядом.

Как будто плотно затягивает нас? — сказал Андросов.

Да, такие туманы характерны для этих широт. Видите ли, они образуются как раз при ясном небе и тихой погоде. Они как бы стекают в море с гор, затягивают прибрежную полосу, распространяются и нарастают в вышину. В лоции написано — много судов погибло из-за таких туманов, так как мореплавателю яри ясном небе кажется, что берег еще далеко, а в тумане скрываются скалы.

Такая опасность нам, во всяком случае, не грозит, — откликнулся Андросов.

Курнаков удивленно приподнял брови.

— Я имею в виду упоминание о ясном небе. Смотрите, с какой быстротой густеют облака.

Действительно — от горизонта шли, нагромождаясь одна на другую, угловатые, грузные грозовые тучи. Молочно-белая, туманная мгла ширилась, ползла навстречу кораблям. Вот уж начал тускнеть силуэт «Пингвина», будто растворялся в промозглой мути. Его очертания расплывались все больше, он превращался в продолговатое пятно, в палевый сгусток мглы.

Андросов взглянул назад. Очертания дока начали расплываться тоже. И даже на мостике «Прончищева» становились менее ясными фигуры людей. Будто затушеванное, серело сухощавое лицо Олсена, охваченное у подбородка воротником толстого дождевика. Сутулился у тумбы телеграфа капитан Потапов. Высилась у поручней массивная, очень прямая фигура Сливина, поблескивая черными складками плаща.

Штурман! — позвал Сливин. Обменялся несколькими словами с Потаповым и с Курнаковым.

Что же — на море рельс нет, — произнес Курнаков свою любимую поговорку. И вдруг как-то по-особому свежо почувствовал ее смысл. Резко шагнул к штурманской рубке.

— Мистер Олсен, прошу зайти на минутку.

Сказав это, вспомнил просьбу лоцмана не называть его мистером, но только досадливо качнул головой — сейчас не до этого. Да и Олсен, видно, не обратил внимания на неприятное ему слово. Быстро прошел вслед за Курнаковым в рубку. Строгое, озабоченное выражение было на его лице.

Чижов сидел на диванчике, держал на коленях раскрытый том лоции. Игнатьев положил карандаш и транспортир, выпрямился над картой, снова взглянул на показания компасов и лага.

Присядьте, товарищ Олсен, — сказал Курнаков по-английски.