— Нет, не очень навредили… Майор поправил очки.

— Опасаюсь — если бы не ваша инициатива, горел бы «Прончищев» где-нибудь у берегов Скандинавии, а док понесло бы на скалы… Дело в том, товарищи, что под верхним небьющимся слоем этой с виду вполне обычной патефонной пластинки был самовозгорающийся состав огромной зажигательной силы.

Все слушали затаив дыхание.

Пластинку можно было безопасно проиграть один-два раза, — не спеша продолжал Людов. — Затем скользящая по ней повторно игла должна была прорезать поверхность, вызвать чудовищную вспышку. Захваченный нами резидент выдал эту тайну, чтобы сохранить свою жалкую жизнь, но моя радиограмма могла прийти уже слишком поздно.

Сразу мне не понравился этот дядька, который ее Тихону Матвеевичу продал! — сказала Глафира Львовна с чувством.

Кстати, почему вы никому не сообщили о своих подозрениях, а предпочли действовать в секрете от всех? — сурово спросил майор.

Она молчала. Ее желчное лицо вдруг просветлело. Она заговорила с мягкостью, для нее необычной.

— Тихон Матвеевич — человек вроде как неземной. Я так рассудила: пусть лучше окончательно меня невзлюбит, а от неприятностей его огражу.

Она всхлипнула, ее пальцы стали комкать мокрый платочек.

— Он за эту пластинку как младенец цеплялся. Мужчина с виду солидный, а в душе — что ангел небесный, на уме у него только музыка да машины.

Ее глаза были тревожно устремлены на майора.

Не беспокойте вы его по этому делу, товарищ майор!

Я не вижу оснований беспокоить его, — сухо сказал Людов.

Легко, как девочка, она поднялась с дивана.

— Тогда разрешите идти, нужно стол к обеду готовить.

Привстав, майор поклонился.

— Не сочтите за труд пригласить сюда товарища Ракитину.

— Какой там труд! Она помедлила у двери.

— А у Тихона Матвеевича все от одиночества. Он человек молодой, ему женское общество нужно.

Она выпорхнула из каюты.

С того времени, как мичман в последний раз видел майора, резко очерченное лицо Людова стало будто еще суше и морщинистей, глубже ввалились глаза под круглыми стеклами очков.

Из внутреннего кармана кителя майор вынул бумажник, из бумажника — отливающий лаковой поверхностью небольшой фотоснимок, положил на край стола.

Агеев взглянул почти машинально, и вдруг изумление вспыхнуло на его. лице, расширились, потемнели зрачки пристальных светлых глаз.

Он наклонился к столу. С фотокарточки смотрели на него двое: очень молодая, счастливо улыбающаяся Таня в костюме военной медицинской сестры и рядом с ней убитый в комнате Шубиной незнакомец.

Да, это был, несомненно, человек, найденный мертвым в комнате Шубиной. С самодовольной, широкой улыбкой он полуобнимал Таню, склонив к ее курчавым волосам голову в высокой фуражке…

Раздался робкий стук в дверь.

— Войдите, — сказал Андросов.

— Звали меня, товарищ капитан третьего ранга? — своим чистым, отдавшимся в сердце мичмана голосом спросила Таня.

— Да, прошу присесть… Товарищ майор хочет задать вам несколько вопросов.

Людов встал, горячо пожал Ракитиной руку.

— Здравствуйте, товарищ майор, — сказала Таня. Увидев Агеева, она растерянно улыбнулась, села на край диванчика. Выпрямившись, сложив руки на коленях, не сводила с Людова глаз.

Майор несколько мгновений молчал. Потом взял со стола, протянул Ракитиной фотокарточку.

— Вам известен этот снимок, Татьяна Петровна? Она подалась вперед, взглянула — и откинулась, словно от удара. Глубочайшее изумление и страх были на ее помертвевшем лице.

— Да ведь я его… Своими руками…

— Вы своими руками порвали его, и вот он снова перед вами? — мягко сказал Людов. Она кивнула, не отводя от фотокарточки глаз. — Вы порвали точно такую карточку в комнате Шубиной, думая, что навсегда расправились с прошлым, а мы нашли этот снимок в кармане диверсанта, задержанного при переходе границы, имевшего среди прочих заданий задание продолжать шантажировать вас…

— Вы сфотографировались в госпитале? — спросил, помолчав, майор.

— Да, когда прощались, когда Кобчиков мне кольцо подарил. Мы по фотокарточке взяли. Я свою всегда носила с собой.

— А он, вероятно, не отнесся так бережно к своему, экземпляру, — сказал Людов. — Хотя, очевидно, сохранял его на всякий случай где-то за рубежом.

Майор положил фотокарточку на стол. — Но резидент, подобравший в комнате Шубиной обрывки вашего снимка, сразу, как вы помните, использовал их, чтобы начать шантажировать вас. А потом успел до своего ареста не только продать Тихону Матвеевичу ту оригинальную пластинку, но и позаботиться о снимке.

Майор помолчал.

— Он переправил своим зарубежным хозяевам клочки этого фотодокумента, на котором вы фигурируете рядом с агентом иностранной разведки. Он рассчитал, что, если вы не погибнете во время пожара, вас смогут вновь и вновь запугивать памятью об убитом.

Андросов передвинулся в кресле. Агеев сидел, стиснув пальцы, чувствуя страшную тяжесть в сердце.

— Установлено непреложно, — с силой сказал Людов, — что человек, найденный убитым в комнате Шубиной, известный вам под именем Кобчикова, был матерым шпионом и диверсантом… А убил шпиона его сообщник, бывший офицер гитлеровского гестапо фон Клейст.

Он расстегнул полевую сумку, вынул из нее несколько написанных на машинке страниц.

— Сейчас, когда следствие по этому делу закончено и преступники обезврежены, уже может быть предан огласке ряд характерных моментов… К счастью, тот факт, что убийство в комнате Шубиной связано с иностранной разведкой, был сразу же установлен нами… Скажите, Татьяна Петровна, в заграничных портах не пытались вступить в контакт с вами какие-либо типы?

В Гетеборге я не увольнялась на берег. В Бергене на пристани какой-то мигал мне, манил к нему спуститься.

Он, конечно, получил задание связаться с вами, узнал вас по одной из копий этого снимка. Субъекты вроде мнимого Кобчикова и после смерти не разжимают когтей. В Заполярье вас тоже должен был встретить некий незнакомец со снимком, но, как я уже доложил, ему пришлось против воли передать эту фотокарточку нам.