Кабинет был небольшим и ничем не отличался от соседнего. Даже сидящий за столом, хотя нет, он потолще. Видимо, оба питаются от души, когда другие крохи собирают. Вот она, реальность средневековья. Наглядная пропасть между мной и ними.
— Проходи, давай, не стесняйся. Давненько к нам бабы на работу не просились. Что, муж выгнал из дому? — произнес он, с явным презрением. Мерзкий свин, с брызжущей во все стороны слюной.
— Муж умер. Я осталась с падчерицей на руках.
— Постой, у тебя больно знакомое лицо. Как твоего мужа звали?
— Я не говорила, — ответила я, чувствуя, как он пробегает сальным взглядом по моему телу. И как хлопнет по столешнице.
— А, всё. Вспомнил. Генри. Твой муж. Убили его месяцев шесть назад, проигрался идиот. И дом, и деньги, и тебя. Причем скверным людям проигрался. Слыхал, расплатилась ты на днях, но странно, что жива. Они обычно не останавливаются, забирают всё до последнего.
— Вы сейчас о чем? Я пришла в сознание в мусорной яме на окраине. Вчера только. И ничего не помню. Просветите, пожалуйста, что со мной сделали.
— Да ничего такого, о чем ты подумала. Те крупицы, что еще теплятся в нас, вот их и забрали. А вместе с ними и душа уходит. В этих тварях магии хоть и больше, но она не переходит к нам. Только в камни запихнуть можно. А вот от человека к человеку хорошо переходит и увеличивается. Вот ты кое-кому и пополнила резерв.
— И кому же?
— А этого я не знаю. Кто больше заплатил, тот и получил. Радуйся, что жива осталась, хоть и пустая. И долги все списались. Новая жизнь, как говорится. Ты бы еще дочку Генрину в приют сдала — вообще бы горя не знала.
— А тут есть приюты для сирот? Там хорошо к ним относятся?
— Ну, как тебе сказать. Покидают приют меньше половины. Одни на корм уходят, другие сами помирают, но тебе-то какая разница? Она ж тебе никто. Посмотри на себя. Ну какая из тебя сейчас мать? Встань на ноги, а там глядишь, и заново замуж выскочишь, и своих детей родишь.
— Посмотрим. В любом случае, огромное спасибо, что рассказали. Но давайте вернемся к насущному. Я могу жить с девочкой здесь? И аванс бы. Хоть немного, на еду.
— Беда, ты бедовая. Дам тебе денег. И мелкую приводи. Но должна будешь. Доброта сейчас не ценится, так что, сама понимаешь.
— Конечно. Всё отработаю. — А в душе птички пели. Мы сможем поесть.
Он отошел к полке за спиной, на которой стоял маленький сундучок, и отсчитав монеты, положил передо мной на стол.
— Вот, оплата на неделю вперед. Значит, следующая часть будет через две недели.
— То есть, мне эти монеты надо растянуть на целых четырнадцать дней?
— Почему четырнадцать? Двадцать. В неделе же десять дней. Что, с счетом плохо? Но тебе и не надо считать. Чисти клетки да и всё. Ладно. Иди. Дел много, и обед скоро.
— Спасибо. Я тогда заселяюсь и завтра приступлю к работе?
— Да, да. Этот вопрос, обсуди с моей помощницей.
Выйдя из кабинета, столкнулась нос к носу, с подслушивающей нас секретаршей.
— Закончили, пошли бумаги подпишем. — и посеменила к себе.
Бумага толстая, и на ней писали мелким почерком, стараясь сэкономить место. Чернила и пишущая палочка напоминают отголоски нашего прошлого, хотя, как мне кажется, состав здесь слишком густой. Радует, что текст читаем — хоть в этом не оплошаю.
Сегодня мне позволили заселиться, выдав ключи. На работу я иду завтра, но, в принципе, за мной сильно приглядывать не будут, пока. Однако когда начнется завоз, и все помещения заполнятся животными, тогда станет непросто. Но ничего, справлюсь.
Сжимая в руке десять медных монет, я побежала к Раде, чтобы вместе с ней зайти на рынок за продуктами для нашего нового дома. Наконец-то не на сене спать.
Словно подгоняемая ветром, я бежала к малышке. Как-то совершенно вылетело из головы, что я ушла ночью и ничего ей не сказала. Да и что было говорить, если я сама не была до конца уверена в себе и в том, стоит ли возлагать на свои плечи такой груз? Не зная законов, не имея средств и будучи абсолютно чужой в этом мире, я сама в себя не верила.
В голове стучали мысли, одна страшнее другой. Я представляла, как она проснулась и не нашла никого рядом, как могла бы плакать и звать в пустоту, одна в холодном сарае. Эти мысли были невыносимы, и я бежала все быстрее, словно пытаясь убежать от собственной совести.
Глава 4
Во двор, а затем в сам сарай, я ворвалась, едва не снеся хлипкую дверь. Рада сидела в дальнем углу, всхлипывая, как после долгого и мучительного плача. И все же, я ощущала себя чертовой тварью. Как можно было так поступить?
— Эй, малыш. Прости, что задержалась. Я нашла работу и новый дом для нас. У нас будет хотя бы одна, но кровать. И на рынке купим продукты, — говорила я без остановки, опасаясь нарушить хрупкий момент. Не зная, что именно отправит её в новую истерику. Я медленно приближалась к трясущемуся комочку, но внезапно умолкла.
Рада подлетела ко мне и бросилась в объятия, заливаясь слезами.
— Я думала, ты меня оставила. Я думала, ты не вернёшься. Я думала…
— Чш-шш, всё хорошо. Всё будет хорошо.
— Я знаю, что ты не Марика. Марика умерла. Она не любила меня. Она бы бросила. Ты не она, но, пожалуйста, не отдавай меня в приют. Я буду слушаться. Буду помогать. Буду работать. Только не отдавай в приют, пожалуйста. Я правда, правда буду послушной.
— Тихо, ну что ты. Я ведь уже говорила. Мы отправляемся за продуктами, а затем — ко мне на работу. Мне выделили уютный домик с печкой. Это будет нелегко, но мы справимся. Никто не собирается тебя отдавать. Ты — Радость, а значит, тебе не положено плакать. М?
— Правда? — Она подняла на меня свои глазки, до этого смотрящие в пол. Какую подлость я сотворила, сравнив ее с собакой. У меня есть дочь. Точка.
— Да, правда. Напомни, пожалуйста, здесь есть наши вещи?
— Есть. Я их спрятала. Сейчас. — И она с решимостью кинулась в сено, вытащив небольшой мешок.
— Там мамина шаль, колечко и письмо. Но его нужно прочитать за день до моего рождения.
— И когда это будет? — Я села на подстилку и усадила малышку… дочь, к себе на колени.
— В первый месяц весны. Двадцатого дня.
— В марте значит. А сейчас у нас что?
— У нас нет названий у месяцев. Просто — зима, весна, лето, осень. И дни.
— А сейчас у нас третий месяц осени.
— Шестнадцатый день. Да. — красивая у нее улыбка.
— Так, погоди. Голова не варит. В месяце четыре недели по десять дней. А месяцев сколько в сезон?
— А зачем голове, что-то варить и что такое сезон?
— Зима- это зимний сезон. Лето- летний сезон. А голова… выражение такое.
— А, поняла. В каждом месяце по четыре недели. А месяцев, всего шестнадцать.
— Какая же ты у меня умная девочка. Будешь моим учителем. Стоп. Ты знаешь, что я не Марика? А почему сразу не сказала?
— Боялась, что ты уйдешь. Я видела как Марику сбросили в яму, а потом молилась лисьему Богу, чтобы он дал мне новую маму. И на третий день, пришла ты.
— Лисий Бог?
— В него мама верила. Я помню. Теперь и я верю. Только никому не говори. Люди не должны верить в Богов проклятых.
— Как тут все сложно. Хорошо. Никому не скажу. Это все вещи?
— Да. Все остальное не наше. Но, нам это отдали навсегда.
— Значит заберем все, потом постираем. Все лучше, будет чем укрыться.
На сборы, у нас ушло минут пятнадцать, собирать то и нечего. Пару отрезов старой тряпки (ткани), да один комплект посуды. Чашка, ложка, кружка. Все из дерева. На этом, наше богатство закончилось.
С теткой мы быстро попрощались и пошли на рынок, где мое хорошее настроение, накрылось медным тазом жесткой реальности.
Представьте картину. Взрослая девушка, вся в глиняных и земляных разводах, с душком помойной ямы и давно не мытого тела, ведет за руку, такую же девочку. Прям плакать хочется. Как еще со мной начальство говорило, ума не приложу. Наверное, просто ну о-очень сильно требовались работники.