– Зайдите ко мне, – попросил он. – Хочу поговорить.

Комната с панелями была отделана в зеленовато-золотистые тона. Завтрак уже кончился, посуду убрали. На узком столе лежали газета, коробка с табаком и несколько книг. Ферз подал Динни стул и встал спиной к камину, где поблёскивал слабый намёк на пламя. Он смотрел в сторону, поэтому девушке впервые представилась возможность хорошенько разглядеть его. На это красивое лицо было тяжело смотреть. Высоко посаженные скулы, решительный подбородок, вьющиеся волосы с проседью лишь оттеняли его голодные, горящие, синевато-стальные глаза. Сама его поза – Ферз стоял прямо, упёршись руками в бёдра и наклонив голову вперёд, – и та лишь оттеняла эти глаза. Испуганная Динни со слабой улыбкой откинулась на спинку стула. Ферз повернул голову и спросил:

– Что говорят обо мне?

– Я ничего не слыхала: я была на свадьбе брата.

– Вашего брата Хьюберта? На ком он женился?

– На девушке по имени Джин Тесбери. Вы её видели позавчера.

– Как же, помню! Я её запер.

– Зачем?

– Она показалась мне опасной. Знаете, я ведь сам согласился уйти в лечебницу. Меня туда не увезли.

– Это мне известно. Вы находились там по собственному желанию.

– Не такое уж плохое место. Ну, довольно об этом. Как я выгляжу?

Динни ответила мягко:

– Знаете, я раньше видела вас только издали. Но, по-моему, сейчас выглядите вы хорошо.

– Я здоров. Я сохранил мускулатуру. Мой служитель в лечебнице за этим следил.

– Вы много там читали?

– В последнее время – да. Так что же обо мне говорят?

Услышав этот повторный вопрос, Динни взглянула Ферзу в лицо:

– Как могут люди говорить о вас, если вы с ними не встречаетесь?

– По-вашему, это нужно?

– Не мне об этом судить, капитан Ферз. Впрочем, почему бы и нет? Вы же встречаетесь со мной.

– Да, но вы мне нравитесь.

Динни протянула ему руку.

– Только не говорите, что жалеете меня, – торопливо сказал Ферз.

– За что мне вас жалеть? С вами же все в полном порядке.

Он прикрыл глаза рукой:

– Надолго ли?

– Почему не навсегда?

Ферз отвернулся к огню.

Динни робко заметила:

– Если вы не будете расстраиваться, с вами ничего не случится.

Ферз круто обернулся:

– Вы часто видели моих детей?

– Нет, не очень.

– Есть у них сходство со мной?

– Нет, они похожи на Диану.

– Слава богу! А что она думает обо мне?

На этот раз его глаза впились в Динни, и девушка поняла, что от её ответа может зависеть все, – да, все.

– Диана просто рада.

Он яростно замотал головой.

– Невероятно!

– Правда часто бывает невероятной.

– Она меня очень ненавидит?

– За что ей вас ненавидеть?

– Ваш дядя Эдриен… Что между ними? И не уверяйте, что ничего.

– Мой дядя боготворит её, – невозмутимо ответила Динни. – Поэтому они только друзья.

– Только друзья?

– Только.

– Это всё, что вы знаете?

– Я знаю это наверняка.

Ферз вздохнул.

– Вы славная. Как бы вы поступили на моём месте?

На Динни опять навалилось беспощадное сознание своей ответственности.

– Думаю, что поступила бы так, как захочет Диана.

– Как?

– Не знаю. Пожалуй, она сама тоже не знает.

Ферз отошёл к окну, затем вернулся обратно.

– Я обязан что-то сделать для таких горемык, как я.

– Что? – встревоженно воскликнула Динни.

– Мне ведь ещё повезло. Другого бы просто зарегистрировали и упрятали подальше, не считаясь с его желаниями. Будь я беден, такая лечебница оказалась бы нам не по карману. Там тоже достаточно ужасно, но всё-таки в тысячу раз лучше, чем в обычном заведении. Я расспрашивал моего служителя, – он работал в нескольких.

Ферз замолчал, и Динни вспомнила слова дяди: "Он против чего-нибудь восстанет, и это вернёт его к прежнему состоянию".

Неожиданно Ферз заговорил снова:

– Взялись бы вы ухаживать за умалишёнными, будь у вас возможность получить другую работу? Нет, не взялись бы – ни вы, ни никто, у кого есть нервы и сердце. Святой, может быть, и взялся бы, но где же набрать столько святых? Нет, чтобы ухаживать за нами, вы должны быть железной и толстокожей, должны забыть о жалости и нервах. У кого есть нервы, тот ещё хуже толстокожих, потому что выходит из себя, а это отражается на нас. Это какой-то порочный круг! Боже мой, уж я ли не искал из него выхода! А тут ещё деньги. Ни одного человека с деньгами нельзя отправлять ни в одно из подобных мест. Никогда, ни за что! Устраивайте ему тюрьму дома – какнибудь, где-нибудь! Не знай я, что могу в любое время уйти, не цепляйся я за эту мысль в самые жуткие минуты, меня бы здесь не было, я давно бы стал буйным. Господи, да я бы конечно стал буйным! Деньги! А у многих ли они есть? От силы у пяти из ста. А остальные девяносто пять несчастных заперты – добром или силком, а заперты. Плевать мне на то, что это научные, что это полезные учреждения! Сумасшедший дом – это всегда смерть заживо. Иначе и быть не может. Кто на воле, тот считает нас всё равно что мёртвыми. Так кому какое дело до помешанных! Вот что кроется за научными методами лечения! Мы непристойны, мы больше не люди. Старое представление о безумии не умерло, мисс Черрел. Мы – позор семьи, мы – отщепенцы. Значит, надо упрятать нас подальше, – пусть мы хоть провалимся! – но сделать это гуманно – ведь сейчас двадцатый век. А вы попробуйте сделать это гуманно! Не выйдет! Так что остаётся одно – подлакировать картину. Больше ничего не поделаешь, поверьте моему слову, моему мужскому слову. Я-то знаю.

Динни слушала оцепенев. Вдруг Ферз рассмеялся.

– Но мы не мертвецы, вот в чём несчастье, – мы не мертвецы! Если мы хотя бы могли умереть! Все эти мученики – не мертвецы: они по-своему способны страдать – так же, как вы, сильнее, чем вы. Мне ли не знать? А где лекарство?

Ферз схватился за голову.

– Как замечательно было бы его найти! – сочувственно вставила Динни.

Он удивлённо взглянул на неё:

– Лекарство? Погуще развести лак – вот и всё, что мы делаем и будем делать.

У Динни так и просилось на язык: "А тогда зачем же убиваться?" – но она сдержалась и сказала только:

– Может быть, вы и найдёте лекарство, но это требует терпения и спокойствия.

Ферз расхохотался.

– Я, наверно, до смерти надоел вам.

Динни незаметно выскользнула из комнаты.

Ресторан "Пьемонт", это прибежище людей, которые все знают, был полон всезнающими людьми: одни из них уже успели насытиться, другие только начинали насыщаться. Они тянулись друг к другу, словно еда была звеном, соединяющим их души, и сидели по двое, а порой и вчетвером и впятером. Лишь кое-где попадались отшельники, пребывавшие в дурном настроении и мрачно поглядывавшие вокруг поверх длинных сигар. Между столиками носились проворные худощавые официанты, и на лицах их было написано неестественное напряжение – следствие перегрузки памяти. Лорд Саксенден и Джин, сидевшие в углу со стороны входа, успели съесть омара, выпить полбутылки рейнвейна и поболтать о всякой всячине, прежде чем она медленно отвела глаза от опустошённой клешни, подняла их на пэра и спросила:

– Итак, лорд Саксенден?

Он перехватил этот брошенный из-под густых ресниц взгляд, и глаза его слегка выпучились.

– Недурной омар, а? – спросил он.

– Потрясающий.

– Я всегда захожу сюда, когда хочу вкусно поесть. Официант, вы собираетесь подать нам куропатку?

– Да, милорд.

– Так поторопитесь. Попробуйте рейнвейн, мисс Тесбери, вы ничего не пьёте.

Джин подняла свой зеленоватый бокал:

– Вчера я стала миссис Хьюберт Черрел. Об этом напечатано в газетах.

Щеки лорда Саксендена чуть-чуть надулись, – он раздумывал: "В какой мере это касается меня? Интереснее эта юная леди, когда она свободна или когда она замужем?"

– Вы не теряете времени, – сказал он и взглянул на неё так пристально, словно его глаза искали доказательств тому, что её положение изменилось. – Знай я об этом, я не осмелился бы пригласить вас позавтракать без мужа.