Якорь с вязким черным илом, налипшим на лапы, подняли на борт, и Клинтон отдал еще несколько команд.

— Средний вперед!

Пробиваться к открытому морю с большей скоростью он не осмеливался.

— Снять боевые посты!

Врага не было, сражаться было не с кем. Тяжелые длинноствольные 163-миллиметровые пушки вкатили, и «Черный смех» стал лучше слушаться руля.

— Мистер Феррис, нужно окурить корабль.

Дым от ведер горящей серы разъест им глаза, много дней в воде и пище будет ощущаться сернистый привкус, но страх Клинтона перед оспой перевешивал соображения удобства, и, кроме того, криво усмехнулся он, любая перемена вкуса солонины и черствого хлеба — обычного рациона на «Черном смехе» — будет только к лучшему.

Улыбка быстро слетела с губ капитана. От одного краткого взгляда на бараки ему стало не по себе, гнев жег холодным острым лезвием, как абордажная сабля за поясом.

— Мистер Денхэм, — тихо сказал он. — Будьте добры, проложите курс к мысу Доброй Надежды. Мы ляжем на него, как только отойдем от берега.

Он подошел к планширу. Его мысли были заняты управлением кораблем — нужно было вывести «Черный смех» из зловонной зеленой реки в открытое море, он размышлял также и над планом боевых действий против «Гурона».

Намного ли стройный клипер опередил его канонерскую лодку? Письмо Робин Баллантайн было датировано 16 ноября, а сегодня — 27-е. Одиннадцать дней. Слишком долго. Он мог лишь надеяться, что Робин сумеет, как и обещала, отсрочить отплытие.

Клинтон взглянул через плечо на голубой столб дыма у горизонта. Давно ли горят бараки? Дня три или четыре, не больше, решил он скорее с надеждой, чем с уверенностью. Но все равно фора слишком велика. Он видел, как быстро идет клипер по ветру — он летит, как ласточка, как ведьма на помеле. Даже с восемьюстами рабами в трюмах и полными бочками воды он играючи обойдет «Черный смех» при любом ветре чуть сильнее легкого бриза. Единственное преимущество «Черного смеха» заключалось в том, что «Гурону», чтобы держаться пассатов, придется отойти далеко от берега и пройти на ветре всю линию побережья континента, а канонерская лодка могла срезать сторону треугольника и держаться берега. Преимущество было небольшим, всего в сотню лиг, и в конечном счете все будет зависеть от ветра.

Кодрингтон поймал себя на том, что колотит кулаком по планширу и впился взглядом в горизонт с такой яростью, что свободные от вахты матросы у подветренного борта поглядывали на него с любопытством.

Он с трудом овладел собой и бесстрастно сцепил руки за спиной, но глаза все еще сверкали бледно-сапфировым пламенем, а губы побелели. У него едва хватило терпения дождаться, когда наконец придет время положить «Черный смех» на нужный курс. Он склонился к переговорной трубе, соединявшей мостик с машинным отделением.

— Я хочу, чтобы вы показали, на что способна машина, — сказал он механику. — Впереди нас ждут двадцать пять тысяч фунтов призовых денег, но их корабль мчится, как заяц, и мне нужно, чтобы вы выжали из машины весь пар до последней капли.

Капитан выпрямился. Свежий ветер взъерошил золотистые волосы над загоревшим лицом. Он взглянул на небо и увидел тяжелую гряду подгоняемых ветром муссонных туч.

Этот ветер в полную силу бьет прямо в левый борт «Гурона», а при таком корпусе и парусной оснастке это, возможно, лучший для него угол бейдевинда.

Он знал, что у него нет ни малейших шансов найти клипер в открытом море — придется обыскать миллионы квадратных километров океана. Даже боевой флот с целой эскадрой фрегатов, разбросанных прямо по курсу беглеца, вряд ли сможет найти единственный корабль в бескрайних водных просторах.

Клинтон понимал, что его единственный шанс — достичь южной оконечности континента раньше «Гурона» и занять боевую позицию на траверзе узкого морского пути, огибающего мыс Пойнт. Как только клипер обогнет южный мыс, перед ним откроется вся ширь Атлантики, и он опять уйдет. При мысли о том, что американец ускользнет в бескрайние морские просторы, Клинтон судорожно стиснул челюсти. Если они опережают его на одиннадцать дней и все это время держится попутный ветер, «Гурон», может быть, уже сейчас подходит к обрывистым скалам мыса Пойнт. Он выкинул эту мысль из головы и сосредоточился на том, каким образом много дней и ночей выжимать из корабля максимальную скорость.

Робин искала предлога задержать отплытие «Гурона», хоть и знала, что промедление поставит под угрозу жизнь всех, кто находится на борту. Однако ее старания были напрасны. Манго Сент-Джон, в свою очередь, благополучно оправился от раны и последствий прививки и быстро восстановил силы и энергию. Предупреждение Робин об угрозе фронтового мора возымело на него действие, и он, как мог, подгонял команду, занимавшуюся погрузкой рабов. Они работали целыми днями и по ночам при свете веревочных факелов, смоченных в смоле. Команда не меньше капитана рвалась поскорее уйти с этой проклятой реки. Через четыре дня после начала погрузки все невольничьи палубы были установлены, весь груз принят на борт, и вечером, в разгар прилива, при последних отблесках дневного света и с первыми порывами дующего с берега ночного бриза, «Гурон» прошел над прибрежной отмелью, отдал рифы и приготовился ночью выйти в открытое море.

На заре они поймали устойчивый пассат. Манго развернул корабль и направил его под углом 45° к ветру, чтобы отойти подальше на восток, поймать течение мыса Игольного и двигаться по ветру, дующему с траверза.

Ароматный ветер с открытого моря, пролетевший многие тысячи километров, не коснувшись земли, омыл корабль и унес с него ужасающую вонь моровых бараков. Усилия Манго по поддержанию строгой гигиенической дисциплины помогали содержать трюмы в чистоте, в них не застаивался невольничий запах, и даже Робин, хоть и с неохотой, но не могла не признать его предусмотрительности и осторожности.

Он пожертвовал одной невольничьей палубой и увеличил расстояние между настилами с 50 до 80 сантиметров. Это не только создавало дополнительные удобства, но и облегчало доступ к палубам. Пока ветер и море были спокойны, в течение всего светового дня рабов выводили на прогулку. Высокое межпалубное пространство и широкие трапы позволяли выводить даже невольников с нижних палуб по пятьдесят человек зараз. На верхней палубе их заставляли танцевать под ритм племенных барабанов, в которые бил обнаженный татуированный африканец. Лязг цепей звучал скорбным аккомпанементом рокота барабанов и мелодичного пения невольников.