«Знание преображается в легендах. Столько забытых истин сокрыто в древних символах. Они могут быть оживлены опять, если мы будем изучать их самоотверженно».

Но здесь, как нигде, неуместны буквальное прочтение текста, узколобый педантизм, который, тщательно пронумеровав каждое дерево в отдельности, не замечает, как деревья превращаются в лес. Открытие тайны приходит как результат озарения. Вот уж где ученый обязательно должен соединиться с поэтом.

«Истина не познается расчетами, лишь язык сердца знает, где живет великая Правда, которая, несмотря ни на что, ведет человечество к восхождению. Разве легенды не есть гирлянда лучших цветов? О малом, о незначительном человечество не слагает легенд».

Сказочные образы вырастают из реальных, а не иллюзорных устремлений людей и народов. Основа легенд и преданий при всей их внешней фантастичности жизненна и достоверна. Это для Рериха несомненно.

Потому, и фольклор в праздничном великолепии сказочных элементов — проявление того инстинктивного и стихийного реализма, в котором всегда ищет выражения душа народная.

Рерих отмечает, что фольклор совпадает с находками археологов, что предание и песня подкрепляют пути истории. «Самая краткая пословица полна звучаний местности и века. А в сказке, как в кладе захороненном, сокрыты вера и стремления народа».

Богатство устных народных сказаний, осмысленное и преобразованное творческим воображением художника, становится неотъемлемой частью его духовного мира. Уже ранние литературные опыты Рериха любопытны тем, что в них явственно обозначился интерес к истории, к фольклору. Об этом говорят сами названия баллад, написанных под влиянием Алексея Толстого: «Ушкуйник», «Ронсевальс-кое сражение». Возвышенный строй былин, стихия народной песни завораживают будущего художника. Сохранилась шутливая стилизация Рериха в духе народной былины, написанная о событии далеко не шуточном: о забастовке студентов Академии художеств. В результате забастовки Куинджи и его ученики (в том числе и Рерих) вынуждены были уйти из академии. Но есть у Рериха и серьезные, зрелые вещи, строй которых целиком определен фольклорной традицией, а сюжеты их взяты из народных преданий и легенд. Ярок, но, пожалуй, стилизован портрет Великана в балладе «Лют-Великан».

Весь рассказ о том, как утонул в болоте Лют-Великан и как перевелись в краю великаны, выдержан в типичной размеренной тональности народной песни.

Триптих «Заклятие», открывающий книгу «Цветы Мории», явно навеян преданиями. В стихах оживает ритмика народных заговоров («Змеем завейся, огнем спалися, сгинь, пропади, лихой»). Устремленность к Востоку, характерная уже для раннего периода творчества Рериха, объясняет появление таинственных имен, как бы привнесенных обжигающим ветром азиатских степей и пустынь.

Особый интерес представляет третье стихотворение цикла.

Эти строчки, написанные в 1911 году, перебрасывают мостик к дальнейшей работе Рериха-художника, к дальнейшим исследованиям Рериха-ученого. Он тщательно собирает легенды о Камне. На разных языках у разных народов они говорят об одном и том же. Как хвост кометы, тянется за камнем счастье, но недолго, ибо он подвижен, ибо он появляется там, где намечается единение людское. Волшебный камень Соломона (частицу камня царь отколол и вставил в свой серебряный перстень), горюч-камень горы Арарат, камень, о который разбился новгородский богатырь в наказание за то, что не поверил в силу камня, камень, хранившийся в ковчеге средневекового Роттенбурга, камень, заповеданный стране, прокладывающей новые пути, — можно подумать, что речь идет о разных камнях, если б описания не сходились даже в деталях. Рерих высказывает предположение, что камень не просто выдумка, не просто символ, что он — реальность («Знаете ли вы, существует или нет тот камень, о котором знают так многие народы?»).

Ход рассуждений Рериха лишен всякого предубеждения. Почему бы в самом деле не быть камню? Почему бы ему как своеобразному посланцу космоса не аккумулировать в себе некую, еще неведомую человечеству энергию, действие которой и породило пугающие и вдохновляющие легенды? Такой четкий и целенаправленный подход к народным преданиям во времена Рериха был полнейшей неожиданностью. На базе легенд, как на самой крепкой основе, он строил смелую гипотезу.

Слово «гипотеза» приложимо и к пафосу стихотворения «Священные знаки»:

Сейчас, когда теории о космических пришельцах и технической цивилизации, предшествовавшей нашей, — явление распространенное, они становятся даже сюжетами кинолент («Воспоминания о будущем»), вряд ли кого удивит такое предположение. «Что ж, — скажет наш современник, все более отвыкающий удивляться, — как гипотеза это вполне допустимо».

Но в те времена (1915 год) это было открытием, это было новым словом.

Отношение Рериха к прошлому действенно. Оно, если хотите, практично. Он говорит:

— Только немногие невежды скажут: «Что нам до наших истлевших праотцев!» Наоборот, культурный человек знает, что, погружаясь в исследования выражения чувств, он научается той убедительности, которая близка векам и народам. Человек, изучающий водохранилища, прежде всего заботится узнать об истоках. Так же точно желающий прикоснуться к душе народа должен искать истоки. Должен искать их не надменно и предубежденно, но со всею открытостью и радостью сердца.

Прошлое, предопределившее пути наши, прошлое, которое исчезло лишь в своих внешних проявлениях, но не духовно, ибо оно — часть бытия нашего, волнует воображение художника. Он с восторгом повторяет слова древних майев, зазвучавшие вновь спустя три тысячи лет после того, как они были написаны:

«Ты, который позднее явишь здесь свое лицо! Если твой ум разумеет, ты спросишь, кто мы? Кто мы? Спроси зарю, спроси лес, спроси волну, спроси бурю, спроси любовь! Спроси землю, землю страдания и землю любимую! Кто мы? — мы — земля».

Сказочный элемент все время вплетается в ткань стихов Рериха. Сама их инструментовка, приподнятая торжественность лексики созвучна строю легенд и преданий. В стихах постоянно возникают атрибуты сказочного мира. Вот один из призывов к мальчику: «Отломи от орешника ветку, перед собою неси. Под землею увидеть тебе поможет данный мной жезл». По народным поверьям, с помощью волшебной ореховой палочки люди разыскивали клады, и не только клады, но — что еще важнее — источники ушедшей под землю воды.