Институт примерно в полутора километрах от дома Рериха. Это — два двухэтажных здания, построенных все тем же предприимчивым британским полковником. Они стоят в окружении гигантских вековых кедров. Вдыхая острый смолистый запах, я думал, какое это, наверное, наслаждение для ученого — особенно для астронома — очутиться здесь, в отрешенной высоте, в таком приближении к небу и звездам…

И вот — торжественный миг. Двери распахиваются, и мы переступаем порог помещения.

В зале нижнего этажа располагаются коллекции института. Заколоченные ящики, образуя несколько ярусов, громоздятся друг на друге. Застекленные шкафы. В них — пронумерованные и снабженные латинскими наименованиями минералы. В следующем зале — библиотека: более четырех тысяч томов специальной литературы, по словам Святослава Николаевича.

Глаза осваиваются в полумраке, и я замечаю, что «заколдованное царство» имеет вполне упорядоченный вид. Ни пыли, ни паутины. Чувствуется постоянное присутствие человеческих рук.

Святослав Николаевич говорит, что особую гордость института составляет орнитологическая коллекция. Она насчитывает четыреста видов редких птиц. Многие из них, сообщает Святослав Николаевич, теперь уже вымерли.

Он подвел нас к невысокому шкафу в углу комнаты, выдвинул один за другим его ящики. Засушенные растения. Тщательно закупоренные темные пузырьки. Это были тибетские лекарства.

В поисках Шамбалы - image02.jpg
Автограф Святослава Николаевича Рериха.

Святослав Николаевич сказал:

— Восточная медицина в лице ее выдающихся представителей считает, что если врач не будет в больном читать его жизнь, а будет искать в книгах, как там описывается лечение болезни, то он никогда не будет истинным врачевателем, доктором-творцом, а будет лишь ремесленником от медицины. Нельзя лечить болезнь изолированно от человека. Нужно лечить больного, применяясь ко всему конгломерату его качеств и обязательно учитывая его духовное развитие. Не приведя в равновесие всех сил в человеке, его нельзя вылечить.

Очень часто человек болен лишь потому, что засорил свой организм страхом, слезами и раздражением. Иногда сердечный припадок надо было бы назвать не сердечным, а припадком страха и ужаса. Надо бы говорить, что у человека не приступ боли в печени, а приступ корыстолюбия или уныния. Надо учиться побеждать все, что давит дух. Независимость и свобода духа человека — вот основа его истинного здоровья.

Те же авторитеты считают, что людям с повышенной нервной организацией, предрасположенным к развитию психических сил, нельзя делать уколы. Особенно такие, какие вводят в организм большое количество белковых веществ. Для некоторых людей это может оказаться смертельным. И естественно: если рекомендуется заботиться о духовных силах в своем пациенте, то тем более должно развивать эти силы в себе самому врачевателю.

Все непросто в этой медицине. Сейчас много говорят о нетрадиционных методах лечения, о биополях. Воздействуя на биополя при помощи рук, некоторые пытаются лечить больного. Но представляете себе, какими же чистыми должны быть эти руки! Если этого нет — тогда беда. Даже излечив болезнь (что не всегда бывает), такой горе-врачеватель может посеять семена других болезней, гораздо худших. Сам он, естественно, и подозревать об этом не будет.

На Востоке говорят: предела развитию человека и его знании нет. И поэтому тот, кто, по мнению земных умов, мудрец, по мнению мудрецов Вселенной, только начинающий учиться.

Одна из традиционных ошибок науки (во всяком случае, до недавних пор) состояла в том, что она рассматривала Вселенную, как хирург разглядывает распростертое перед ним тело, самонадеянно рассчитывая единственно при помощи своего ножа вскрыть все тайны мироздания.

На Востоке утверждают: кто смог осознать в себе импульс бесконечного, не подвластного измерению, разложению и времени, лишь тот пробивается к истинному знанию. При изменении временных форм надо помнить, что материя видимых вещей не составляет основного фона жизни. И чем яснее, точнее, шире человек постигает, в какой мере и степени он связан со всей единой материей Вселенной (видимой и невидимой), тем дальше он может проникнуть в законы этой вечной материи, главным образом своей интуицией, ибо логические операции здесь отступают на задний план.

Мы поднимаемся на второй этаж. Здесь комнаты для гостей института: они, как уже говорилось, стекались отовсюду (больше всего из Индии). Естественно, был в институте и небольшой штат постоянных сотрудников. Помещения физической и биохимической лаборатории мы уже осматривали. Там даже кое-что осталось от старого оборудования.

Комнаты наверху поразили нас удобной планировкой — она такая же, как в доме Рериха, — уютом. На стенах развешаны литографии: иллюстрации к «Дэвиду Копперфильду». В холле — пианино красного дерева (инструмент, сработанный еще в прошлом столетии). Все выглядит так, как будто отсюда выехали только вчера и вот-вот — если не сегодня, то завтра уж обязательно — сюда опять нагрянут люди. Во всяком случае, к их приезду здесь готовы.

Как раз в канун нашей встречи Святослав Николаевич беседовал с Индирой Ганди о будущем «Урусвати». Было получено принципиальное согласие на возобновление международной деятельности института. Впоследствии — в 1974 и 1978 годах — Святослав Рерих вел переговоры с-нашей Академией наук, затем — с болгарской. Первая группа болгарских ученых уже побывала в Гималаях. Словом, может быть, медленней, чем хотелось бы, дело идет к тому, чтобы рериховский институт, согласно воле его основателя, снова стал центром, соединяющим Восток и Запад: Индию и Советский Союз — прежде всего.

Возвращались мы несколько иным путем, чем пришли. Святослав Николаевич сделал небольшой крюк, чтобы показать нам строящееся двухэтажное здание. Оно возводится на его средства.

— Здесь будет музей, — сообщил Святослав Николаевич. — Он явится своего рода островком русской культуры посреди Гималаев, ибо в нем разместятся картины моего отца и мои. Обязательно будут также представлены произведения народного искусства долины Кулу.

— Вы заметили или нет, — обратился он к нам, — как часто местные одежды, узоры, вышивки воскрешают наш славянский орнамент. Думается, что такое сходство не может быть случайностью.

Этот день ознаменовался еще нашей стычкой с Ниной Степановной. Я сказал ей — мы сидели вдвоем на веранде, отдыхая от прогулки, — что нам, пожалуй, пора уже и возвращаться. Нагостились мы достаточно. Как говорится, надо и честь знать. Я сообщил, что решил вызвать нашего шофера, чтобы приготовиться к отъезду назавтра.

— Как назавтра?

Нина Степановна, витавшая в тот момент где-то в облаках, вздрогнула, как от удара, настолько ей претила мысль об отъезде. Возвышая голос до крика, она стала настаивать на отсрочке, да еще по возможности длительной. Я пытался ее образумить:

— Не можем же мы оставаться здесь вечно.

Но все было напрасно: казалось, моя спутница утеряла чувство реального времени. Кончилось тем, что она поглядела на меня с ненавистью и вышла, чуть не заплакав.

Но Девика, узнав о нашей ссоре, мигом нас примирила. Мне она заявила внушительно:

— Вы могли еще без разрешения сюда приехать, но уехать отп сюда вы можете только с разрешения.

В общем, день отъезда, к удовольствию Нины Степановны (да и к моему тоже), перенесли со второго на третье июня. Рерихи должны были возвратиться пятого или шестого, и мы условились с ними о новой встрече, теперь уже в Дели.

Вечером мы сидели в гостиной, предназначенной хозяевами дома для сокровенных бесед. Я прочитал главу из своей поэмы о Рерихе, где рефреном звучит строка: «Темные тайно и явно сражаются».

И сотрясает твое бытие
До основанья великая битва.
Неотвратимо сегодня в нее
Вовлечена вся земная орбита.
За горизонт уходя, облака
Громом и тучами к нам возвращаются.
Память твою озаряют века:
Темные тайно и явно сражаются!