Варвара Карбовская

В порядке обмена

Может случиться так: кто-нибудь из читателей-рыболовов, открыв книжку на этой странице и увидев, что автор рассказа женщина, воскликнет:

— Баба! Значит, толку не будет.

С самого начала оговорюсь: этим я вовсе не хочу сказать, что считаю такого читателя противником посильного участия женщин в родимой литературе. А также ни в коем случае не собираюсь опорочивать рыболова, приписывая ему всякие пережитки и суеверия.

Я хочу сказать совсем другое. Я понимаю опасения некоторых любителей-рыболовов, когда речь заходит о том, чтобы женщина как-то, прямо или косвенно, касалась их любимого дела. Потому что я хорошо знаю, сколько натерпится иной такой милый человек от своей жены, а если по возрасту он еще не женатый, так от матери.

И то, что я хочу написать, может быть, будет даже не рассказом в прямом и строгом смысле этого слова, а как бы обменом опытом рыбацкой жены с другой рыбацкой женой или матерью через посредство самих заинтересованных лиц (я имею в виду читателей-рыболовов).

Итак... прошло уже довольно много лет с тех пор, как мой муж изменил мне в первый раз. Да, да, я выбираю из всех возможных слов именно это жестокое слово, потому что его вспыхнувшую страсть к рыбной ловле я поначалу восприняла как измену нашей дружбе.

Мы, бывало, так славно проводили вместе выходные дни! Я, занимаясь литературной работой, могла освободиться в любое время, а у него были только воскресенья. Я заранее запасалась всякими вкусными вещами, и мы уезжали с утра за город, купались, ходили по лесу. Или отправлялись в парк, или на выставку, в музей.

Это было, что называется, культурное препровождение времени, и у меня никогда не бывало оснований жаловаться на моего спутника.

Нет, я не жаловалась. И только иногда мне казалось, что он уж слишком подолгу простаивает на набережной Москвы-реки или у пруда в парке и тем самым задерживает нашу прогулку. И когда он задумчиво говорил:

— «Здесь, наверно, водятся караси...» — я пожимала плечом и отвечала: «Ну и пускай себе водятся. Надо же и карасям где-нибудь жить. Какое тебе до них дело?»

Однажды он сказал мне:

— У нас на заводе есть один технолог...

— Новатор?

— Нет.

— С ним что-нибудь случилось?

—Нет.

—Тогда почему же ты об нем начал?

— Он... в прошлое воскресенье... поймал четыре килограмма окуней. А тебе не хотелось бы... в будущее воскресенье поехать с нами на рыбалку?

«В будущее воскресенье, с нами»... С ними! Значит, они были уже — «мы» — компания, единомышленники, друзья — приятели, а я, единственная жена, значит, сама по себе, сбоку-припеку? И, стало-быть, рыбалка, — четыре кило окуней, каких-то дрянных окуней, которых можно купить на рынке по дешевке, — интереснее, чем выставка прикладного искусства? Важнее, чем покупка нового абажура? И приятнее, чем весь день с женой?

Мне было очень грустно, и я даже, помнится, втихомолку поплакала. Но это было в первый и в псследний раз по такому поводу.

У мужа тогда еще не было того, что у него есть сейчас, т.е. оснащения и обмундирования. Сейчас у него летние и зимние удочки, купленные и самодельные, с любовью выпиленные, склеенные, сколоченные, покрашенные, коробочки с дырками, сачки, подсачки, пешни и... но стоит ли перечислять все те предметы, которыми каждый рыболов-любитель заполняет какой-нибудь заветный, специально отведенный угол в своей комнате.

Он взял удочки у технолога, еще у кого-то — резиновые сапоги и уехал.

Мне очень хотелось, чтоб он вернулся усталый, недовольный и сказал: — Чепуха, — как он говорил иногда, возвращаясь со мной из кино или с эстрадного концерта.

Он приехал... нет, мне надо подумать, как бы это определить поточнее. Разумеется, он не похорошел: лицо его, заласканное апрельским солнцем, было цвета тамбовского окорока. Но в комнате так славно запахло полем, речкой, травой, а сам он был настолько весь пропитан чистым и вольным воздухом, что я сразу поняла: — это навсегда и, кажется, это хорошо.

У него был несколько смущенный вид, потому что он вернулся гораздо позднее, чем обещал, а у нас в семье принята за правило точность и взаимная вежливость. И, кроме того, вещественные доказательства или оправдательные трофеи были уж очень невелики: один крошечный, колючий и сопливый ерш и два окуня величиной с мою ладонь.

Что в таких случаях говорят жены? (Конечно, к чести жен, далеко не все.)

— Стоило целый день таскаться из-за такой дряни! Если сосчитать расход, так можно на эти деньги купить три кило рыбы на рынке получше этой мелюзги! Нашел себе цель в жизни — кормить соседских кошек! — и еще что-нибудь в этом же намеренно обидном тоне.

Пусть никому не придет в голову мысль, что я хочу ставить себя в пример. Я же предупреждала, что хочу поделиться опытом рыбацкой жены, приобретенным за долгие годы.

Ни одной из вышеприведенных фраз я в тот вечер не сказала, хотя, по сути дела, каждая из них не лишена некоторого житейского смысла. Первое, что мне бросилось в глаза, это был здоровый, какой-то умиротворенный и по-особому честный вид моего рыболова. Именно так честно и чисто выглядят люди, хорошо поработавшие, даже если они забрызганы грязью и от усталости чуть стоят на ногах.

Я даже нашла в себе достаточно великодушия, чтоб восхититься окунями, которых по своей тогдашней темноте назвала плотичками.

И тут, ободренный моим отношением, рыболов за чаем рассказал мне свой первый рыбацкий рассказ.

— Вот, понимаешь, приехали мы в Витенёво, явились на базу «Рыболов-спортсмен». Четверо нас: Чижов, Медведев, Марьин и я. Только, чтоб тебе потом не спутать, я сразу скажу: в городе мы называем друг дружку по имени-отчеству, как полагается солидным людям, а там... (это слово «там» он произнес таинственно и мечтательно) мы зовемся иначе. Сам не знаю, как это получилось. Чижов — Чижик, Медведев — Миша, хотя он Павел Никодимыч, а Марьин — Манюня... А как я? Ну, это собственно говоря, не важно, потому что рассказ в основном не обо мне.

— Так вот... взяли мы на базе лодки, бадью для малька, увидали роскошную малявочницу, выпросили ее у заведующего и поплыли по каналу. Плывем, выбираем место. Но, как на грех, изменилась погода...

Тут я на минуту прерву рассказ рыболова маленьким замечанием: за долгую мою жизнь с ним я так привыкла к сетованиям на погоду, как на коренную причину всех неудач, что и сама стала нередко говорить: «Не пишется, знаете ли, тема не наклевывается. А погода-то! Какое может быть писание в такую погоду».

...— Погода изменилась. Какой может быть клев в такую погоду? Попробовали мы перехитрить и ветер, и дождь, а потом махнули рукой и поплыли назад к базе. Малька решили не выплескивать, а сохранить до утра в бадье, чтоб утром без лишних хлопот отправиться на лов. Приплыли к берегу, начали выгружаться.

— Чижик, а малявочница где? Манюня, у вас что ли в лодке малявочница?

И выяснилось, что малявочницы нет ни в той, ни в другой лодке. Заведующий нам наказывал беречь ее пуще глаза, потому что она у него какая-то особенная, кустарная, по специальному заказу. И вдруг мы, как маленькие мальчишки, потеряли именно то, чего не следовало терять! Ясно — утопили.

Так иногда все складывается — одно к одному, одно хуже другого. Пришли на базу хмурые. Как бы славно было попить чаю с ложкой коньяку на стакан и завалиться спать. А тут эта потеря... Пришлось сознаться заведующему базой. Он так и всплеснул руками:

—Товарищи! Я же вас просил... Как нам с вами теперь быть? Ведь эта малявочница по инвентарной описи оценена в пятьсот рублей.

— В пятьсо-о-от?

Тут уж мы совсем пали духом. Лучше бы этого малька ловили собственными рубашками и потопили бы все четыре, чем такое разорение. Потужили, от чая наотрез отказались, а потом решили: