Теперь она сама била врагов.

Велисарий быстрым шагом пересек огромный зал. Когда оказался в десяти шагах от трона, пал ниц. Затем поднялся и начал говорить. Но Феодора жестом остановила его.

— Один момент, Велисарий, — императрица повернулась к группе стражников, стоявших в нескольких ярдах. — Скажите слугам, что бы принесли стул, — приказала она.

После того как стражники поспешили выполнить приказ, Феодора уныло улыбнулась стоявшему перед ней полководцу.

— Это скандально, я знаю. Но нас ждет долгий разговор, много всего нужно обсудить. А мне скорее требуется твой острый ум, чем официальное проявление уважения. Я не хочу, чтобы ты зря уставал, стоя передо мной.

Внутри Велисарий вздохнул с облегчением. Не из-за перспективы провести вторую половину дня сидя в комфорте — он привык стоять подолгу, а из-за первого знака за много дней, показывающего, что в душе императрицы есть что-то, кроме ярости, ненависти и мести.

На протяжении восьми дней после подавления восстания душа Феодоры жила во тьме. Как очень точно заметила Антонина, у самых ворот ада.

Да, большую часть этого времени императрица проводила с мужем. Наблюдала за докторами, которые занимались его ранами; очень часто отталкивала их в сторону и сама ухаживала за Юстинианом.

Но она не проводила все время там. Ни в коем случае. Она провела много часов с Ириной, давая задания ее агентам, которые официально числились почтовыми курьерами, а на самом деле служили короне в качестве тайной полиции. Она отправляла их целыми взводами по империи. Те, кто был приписан непосредственно к столице, уже отчитались. Результаты выполнения ими заданий выставили для всеобщего обозрения на стенах ипподрома. Рядом с головами кшатриев малва, надетых на колья, сотен голов, с головой Балбана в центре, красовались головы лидеров группировок, Ипатия, Иоанна из Каппадокии (и всех его букеллариев, которым не удалось убежать из города). Рядом с ними на кольях сидели головы трех дюжин священнослужителей, включая Гликерия из Халкедона и Георгия Барсимеса, офицеров армии Вифинии, которых удалось поймать, девятнадцати господ благородного происхождения, включая шесть сенаторов, восьмидесяти семи чиновников и должностных лиц, а также палача, который ослепил Юстиниана.

Под головой палача висела поясняющая надпись. Его лицо стало неузнаваемо. Феодора провела несколько часов, наблюдая за пытками, пока наконец не оттолкнула в сторону своих экспертов и собственноручно не закончила работу.

Голов было бы больше, если бы не Велисарий с Антониной.

Гораздо больше.

Феодора требовала посадить на кол головы всех офицеров выше ранга трибуна, всех воинских подразделений в столице, которые во время восстания держались в сторонке. Однако это требование не могло быть удовлетворено ее тайной полицией. Несмотря на страх и смятение, эти офицеры все еще командовали тысячами военнослужащих. Их положение было неустойчивым, да, очень неустойчивым, но достаточно крепким, чтобы противостоять подразделениям тайной полиции.

Поэтому Феодора приказала Велисарию провести чистку. Он отказался.

Твердо отказался. Частично, сказал он ей, потому что это излишне. В конце концов эти люди не виноваты в измене, просто уклонении от выполнения обязанностей. Гораздо важнее, объяснил он, — спокойно и холодно, — что подобная чистка без разбору всех офицеров в Константинополе подорвет саму армию.

А ему нужна армия. Риму нужна армия. Первая битва с империей малва закончилась и выиграна. Но предстоят еще многие.

В конце Феодора согласилась. Она была удовлетворена — может, лучше сказать: приняла отставку этих офицеров. Велисарий вместе с Ситтасом и Гермогеном три дня занимались этим вопросом.

Никто из офицеров не возражал, за единственным исключением. Гонфарий, из армии Родопы. Отпрыск одной из наиболее благородных семей империи явно считал, что его аристократическая родословная освобождает его от такого бесцеремонного грубого отношения.

Велисарий, не желая подпитывать и так неприязненное отношение аристократии к фракийцам, позволил Ситтасу разбираться с проблемой.

Греческий аристократ решил вопрос быстро и просто. Ситтас врезал Гонфарию кулаком в латной рукавице, вытащил его из штаба на тренировочное поле армии Родопы и обезглавил перед собравшимися войсками. Еще одна голова присоединилась к коллекции на стенах ипподрома.

Сразу же после этого Ситтас со своими катафрактами направились в усадьбу Гонфария в пригороде Константинополя. Ситтас выгнал всех, кто там находился, потом захватил все имеющиеся там сокровища и сжег усадьбу дотла. Конфискованное богатство передал в императорскую казну.

Теперь сундуки казначейства чуть ли не лопались. Феодора казнила только девятнадцать знатных господ. Но она конфисковала богатства всех благородных семей, члены которых имели хотя бы малейшее отношение к заговору. Да, конфискация ограничивалась частью богатств, сосредоточенной в столице. Провинциальные усадьбы — в которые убежало большинство — не тронули. Но поскольку большая часть аристократии проживала в столице, собрано было очень много.

То же самое коснулось чиновников, бюрократов и священнослужителей.

Никто из них не возражал. По крайней мере публично. Они радовались, что им сохранили жизнь.

Огромное население города осталось нетронутым.

На самом деле через день население вышло из укрытий и начало аплодировать чистке. Толпы простых людей от рассвета до заката восхищались новыми декорациями ипподрома. Головы букеллариев мало что для них значили, а головы малва еще меньше. Но головы высокопоставленных должностных лиц, знатных господ и священнослужителей — о, это совсем другое дело. Достаточно часто на протяжении многих лет — на протяжении десятилетий и столетий на памяти семей — такие люди издевались над ними и всячески стращали.

Конечно, голова Иоанна из Каппадокии привлекала наибольшее внимание. Его часто называли самым ненавистным человеком в Римской империи. В прошлом мало кто в этом сомневался. Теперь не сомневался никто.

Но население также проводило много времени, восхищаясь головами лидеров группировок с ипподрома. Впервые в их жизни простые люди Константинополя могли идти по улицам города, не опасаясь встречи с этими бандитами. Почти все лидеры этих банд — за исключением нескольких, которым удалось проскользнуть под взглядом Ирины — оказались на стене. В течение нескольких дней те, которым удалось убежать в первый день, присоединились к ним — вместе с двумястами шестьюдесятью тремя боевиками группировок. Они могли бы убежать от взгляда Ирины и тайной полиции, но не могли убежать от горожан, которые вытащили их из укрытий и передали с рук на руки пехотинцам Гермогена. Или, достаточно часто, сами просто линчевали их на месте и приносили головы на ипподром.

Более богатые жители Константинополя — а таких в этом густонаселенном городе проживало много: купцы, владельцы магазинов, ремесленники, мастеровые — не разделяли неподдельную радость своих более бедных соседей. Конечно, они тоже радовались. Им тоже доводилось страдать от высокопоставленных и могущественных господ. Но, как часто случается с теми, у кого есть, что терять, они боялись, что чистка может расшириться и углубиться и перерасти в массовый террор.

Возможно, их страхи были преувеличены, но ни в коей мере небезосновательны. В нескольких случаях пехотинцы Гермогена предотвратили избиение или убийство толпой человека или целой семьи, единственной виной которых являлась непопулярность. В двух случаях потребовалось даже вмешательство катафрактов Ситтаса и Велисария.

Ярость Феодоры сотрясла весь город. Почти развалила на куски.

Именно Антонина, больше, чем кто-либо, помогла городу удержаться. Частично тем, что проводила долгие часы с Феодорой, делая все возможное, чтобы сдержать полусумасшедшую ярость подруги. Но по большей части Антонина спасла город, маршируя по нему.