Я давно не устраивал себе каникул. Я устал. Хотя Вивиана старше меня, она живет в таком темпе, который вызывает у меня одышку.

Я вызову Пемаля, пусть осмотрит меня. Он пропишет мне новые лекарства и напомнит, что у мужчин, как и у женщин, бывает вторая молодость.

По его мнению, у меня сейчас именно такой период.

— Дождитесь пятидесяти лет и сами убедитесь, что стали моложе и сильнее, чем теперь, Ему шестьдесят, но визиты он начинает в восемь утра, а если были ночные вызовы, то и раньше.

Настроение у доктора всегда ровное, на губах лукавая улыбка, словно ему забавно видеть, как люди беспокоятся о своем здоровье.

Лифт идет вверх и останавливается этажом выше.

Вернулась моя жена.

Возвратясь нынче утром около половины девятого, я принял две таблетки фенобарбитала и лег в постель, но снотворное не возымело никакого действия, и в, конце концов я предпочел встать. Принял холодный душ, спустился в кабинет и, прежде чем сесть, проверил, не расхаживает ли он по тротуару.

В конечном счете бюро погоды оказалось право. Ветер улегся, небо блестит как — новенькое, мороз кусается, спешащие к мессе люди, засунув руки в карманы, постукивают каблуками по мостовой. Под мостом Мари моих клошаров не видно, и я гадаю, то ли они, перебрались в другое место, то ли подошла, их очередь ночевать на барже Армии спасения.

Прошлую ночь, услышав, что возвратилась Вивиана» я спрятал свое досье и, когда уже был почти на, самом верху лестницы, вздрогнул от телефонного звонка, сразу же подумав: «Какая-нибудь неприятная новость».

— Это ты? — раздался на другом конце провода голос Иветты.

Такой голос бывает у нее, когда она выпьет или перевозбуждена.

— Еще не лег?

— Шел наверх в постель.

— Ты говорил, что редко ложишься раньше двух, особенно по су…

Она прикусила язык, так и не договорив «субботам». Теперь задал вопрос я:

— Ты где?

— На улице Коленкур у «Маньера».

Наступило молчание. Раз уж она позвонила мне в субботу вечером, значит, у них ссора.

— Ты одна?

— Да.

— Давно?

— С полчаса. Скажи, Люсьен, тебя не очень затруднит заехать за мной?

— Ты встревожена? Что происходит?

— Ничего. Я все тебе объясню. Скоро приедешь?

Вивиана уже раздевалась.

— Еще не лег? — удивилась она.

— Уже шел спать, но тут позвонили. Я должен буду выйти.

Она заинтригованно взглянула на меня.

— Что-нибудь не ладится?

— Не знаю. Она ничего не захотела сказать.

— Разбуди Альбера, пусть тебя отвезет. Он соберется за несколько минут.

— Предпочитаю такси. На улице Жакоб все прошло удачно?

— Нас собралось в два раза больше, чем предполагали, и кое-кому из друзей пришлось сгонять на своих машинах за новыми ящиками шампанского… Ты чем-то раздражен?

Я действительно был раздражен. На улице продрог, потому что в поисках такси вынужден был прошагать до самого Шатле. Я бывал в ресторане «Маньер» на Монмартре, но не знал, что Иветта тоже наведывается туда. Для нас с женой он означает целую эпоху, большой этап. На втором году брака мы некоторое время увлекались байдарками и по воскресеньям ходили на них по Марне между Шелем и Ланьи. Там встречалась одна и та же публика, в большинстве своем молодые супружеские пары, преимущественно врачи и адвокаты, и у нас сложилась привычка сходиться на неделе у «Маньера».

Этот период — не помню уж по какой причине — быстро кончился, и начинался другой; мы поочередно переменили много компаний, пока не вжились в свою теперешнюю среду. Мне случалось завидовать тем, кто до конца дней остается в одной и той же среде. Не так давно, в воскресенье утром, мы проезжали через Шель, направляясь в расположенное по соседству поместье друзей, и я был удивлен, узнав на воде те же байдарки, а в них некоторые из прежних пар, только постаревшие и с почти взрослыми детьми.

Не помню уж, сколько лет я не переступал порог «Маньера», но когда толкнул дверь, мне в лицо потянуло привычным запахом, и я не думаю, чтобы атмосфера там сильно изменилась. Иветта сидела за стаканом виски, и по выбору напитка можно было определить ее душевное состояние.

— Снимай пальто и садись, — сказала она с торжественным видом, словно человек, имеющий сообщить нечто важное.

Подошел официант, и я тоже заказал виски. Затем несколько раз повторил вот почему мне сегодня утром не удалось заснуть: известная доза спиртного не валит меня с ног, а лишь нервирует.

— Ты никого не заметил на тротуаре?

— Нет. А в чем дело?

— Я все думаю, вдруг он вернулся и подкарауливает меня. Он ведь такой. В том состоянии, в каком он сейчас, от него чего хочешь можно ждать.

— Вы поссорились?

Когда Иветта примет две-три порции, у нее все усложняется. Она заглянула мне в глаза и с трагическим видом произнесла:

— Прости меня, Люсьен. Я должна была бы сделать тебя счастливым. Я стараюсь изо всех сил, но лишь доставляю тебе неприятности и мучаю тебя.

Тебе следовало бы выставить меня за дверь еще в тот день, когда я впервые появилась, и сидела бы я сейчас в тюрьме, где мне и место.

— Говори потише.

— Извини. Я, конечно, выпила, но не пьяна. Клянусь — нет. Очень важно, чтобы ты мне поверил. А мое состояние объясняется просто. Я боюсь, особенно за тебя, — Рассказывай, что произошло.

— Мы пошли в кино на бульвар Барбес, там крутят фильм, который мне давно хотелось посмотреть, а после сеанса я почувствовала на площади Тертр, что должна чего-нибудь поесть.

Ее тянет в шумные и красочные места, на все вульгарное, живописное, агрессивное.

— Он заговорил не сразу. Я видела, что он не такой, как всегда, но не предполагала, что это настолько серьезно. Мы потанцевали, возвратились к своему столику, и я уже собиралась сесть, как вдруг он остановил меня, сдвинул брови и спросил: «Знаешь, чем мы потом займемся?» Я — ты уж извини!

— отвечаю: «Как не знать! — „Не об этом речь. Мы действительно отправимся на улицу Понтье, но только чтобы забрать твои вещи, и ты переедешь ко мне. У меня наконец новая комната — мне ее давно обещали. Места на двоих хватит, окна на улицу… „. Я возразила, решив, что это пустая болтовня: «Ты же знаешь, Леонар, это невозможно“. — Нет, я все обдумал. Слишком уж глупо жить так, как мы с тобой. Ты мне всегда твердила, что тебе не нужны ни большая квартира, ни разные там удобства. Ты ведь знавала кое-что похуже, чем набережная Жавель, верно?“

Она оживленно рассказывала, а я неподвижно сидел на банкетке и смотрел на парочку, которая пила шампанское, целуясь в перерывах между глотками. Иногда они развлекались тем, что переливали вино изо рта в рот.

— Я слушаю, — вздохнул я, когда Иветта на несколько секунд замолчала.

— Я не могу повторить все дословно. Это было бы слишком долго. Он никогда так много не говорил, как сегодня. Уверяет, будто теперь окончательно убедился, что любит и ничто не заставит его отказаться от меня.

— Обо мне говорил?

Она не ответила.

— Что он сказал?

— Что я тебе ничем не обязана, что ты эгоист и…

— И?..

— Сам настаиваешь? Тем хуже… Что ты распутник. Он ничего не понял, твердит, что ты ведешь себя, как все буржуа, и так далее. Я ответила, что это неправда, что он тебя не знает и я отказываюсь тебя бросить. Вокруг нас было полно народу. Один певец потребовал, чтобы мы замолчали, и это позволило мне понаблюдать за Мазетти и заметить, что лицо у него стало злое.

Когда певец замолчал, он мне сказал: «Раз это для тебя так важно, сейчас же позвони ему и объяви о нашем решении». Я отодвинулась и повторила, что не поеду с ним. «В таком случае я сам позвоню и поговорю с ним. Ручаюсь, он поймет». Я вцепилась в него и, чтобы выиграть время, предложила: «Пойдем в другое место. Тут на нас все глазеют-думают, мы ссоримся». Мы шли по темным улочкам Холма и молчали. Ты требуешь, чтобы я все рассказала тебе, Люсьен.