У Коли немного кружилась голова, и все вокруг казалось прекрасным: и затухающий ресторанный шум, и теплый сумрак, вползавший в окна, и таинственный город за этими окнами, и ожидание нескладного скрипача, который собирался играть специально для него, лейтенанта Плужникова, Было, правда, одно обстоятельство, несколько осложнявшее ожидание: Коля никак не мог понять, должен ли он платить деньги за то, что музыкант будет играть, но, поразмыслив, решил, что за добрые дела денег не платят.

- Здравствуйте, товарищ командир.

Скрипач подошел бесшумно, и Коля вскочил, смутившись и забормотав что-то необязательное.

- Исаак сказал, что вы из России и что вам понравилась моя скрипка.

Длиннорукий держал в руке смычок и скрипку и странно подмигивал. Вглядевшись, Коля понял причину: левый глаз Свицкого был подернут белесой пленкой.

- Я знаю, что нравится русским командирам. - Скрипач цепко зажал инструмент острым подбородком и поднял смычок.

И скрипка запела, затосковала, и зал снова замер, боясь неосторожным звуком оскорбить нескладного музыканта с бельмом на глазу. А Коля стоял рядом, смотрел, как дрожат на грифе тонкие пальцы, и опять хотел плакать и опять не мог, потому что Свицкий не позволял появляться этим слезам. И Коля только осторожно вздыхал и улыбался.

Свицкий сыграл «Черные глаза», и «Очи черные», и еще две мелодии, которые Коля слышал впервые. Последняя была особенно грозной и торжественной.

- Мендельсон, - сказал Свицкий. - Вы хорошо слушаете. Спасибо.

- У меня нет слов…

- Коли ласка. Вы не в крепость?

- Да, - запнувшись, признался Коля. - Каштановая улица…

- Надо брать дрожкача. - Свицкий улыбнулся. - По-вашему, извозчик. Если хотите, могу проводить: моя племянница тоже идет в крепость.

Свицкий уложил скрипку, а Коля взял чемодан в пустом гардеробе, и они вышли. На улицах никого не было.

- Прошу налево, - сказал Свицкий, когда они дошли до угла. - Миррочка - это моя племянница - уже год работает поваром в столовой для командиров, У нее - талант, настоящий талант. Она будет изумительной хозяйкой, наша Миррочка…

Внезапно погас свет: редкие фонари, окна в домах, отсветы железнодорожной станции. Весь город погрузился во мрак.

- Очень странно, - сказал Свицкий. - Что мы имеем? Кажется, двенадцать?

- Может быть, авария?

- Очень странно, - повторил Свицкий. - Знаете, я вам скажу прямо: как пришли восточники… То есть советские, ваши. Да, с той поры, как вы пришли, мы отвыкли от темноты. Мы отвыкли от темноты и от безработицы тоже. Это удивительно, что в нашем городе нет больше безработных, а ведь их нет! И люди стали праздновать свадьбы, и всем вдруг понадобился Рувим Свицкий!.. - Он тихо посмеялся. - Это прекрасно, когда у музыкантов много работы, если, конечно, они играют не на похоронах. А музыкантов теперь у нас будет достаточно, потому что в Бресте открыли и музыкальную школу, и музыкальное училище. И это очень и очень правильно. Говорят, что мы, евреи, музыкальный народ. Да, мы - такой народ; станешь музыкальным, если сотни лет прислушиваешься, по какой улице топают солдатские сапоги и не ваша ли дочь зовет на помощь в соседнем переулке. Нет, нет, я не хочу гневить бога: кажется, нам повезло. Кажется, дождички действительно пошли по четвергам, и евреи вдруг почувствовали себя людьми. Ах, как это прекрасно: чувствовать себя людьми! А еврейские спины никак не хотят разгибаться, а еврейские глаза никак не хотят хохотать - ужасно! Ужасно, когда маленькие дети рождаются с печальными глазами. Помните, я играл вам Мендельсона? Он говорит как раз об этом: о детских глазах, в которых всегда печаль. Это нельзя объяснить словами, это можно рассказать только скрипкой…

Вспыхнули уличные фонари, отсветы станции, редкие окна в домах.

- Наверно, была авария, - сказал Коля. - А сейчас починили.

- А вот и пан Глузняк. Добрый вечер, пан Глузняк! Как заработок?

- Какой заработок в городе Бресте, пан Свицкий? В этом городе все берегут свое здоровье и ходят только пешком…

Мужчины заговорили на неизвестном языке, а Коля оказался возле извозчичьей пролетки. В пролетке кто-то сидел, но свет далекого фонаря сглаживал очертания, и Коля не мог понять, кто же это сидит.

- Миррочка, деточка, познакомься с товарищем командиром.

Смутная фигура в пролетке неуклюже шевельнулась. Коля поспешно закивал, представился:

- Лейтенант Плужников. Николай.

- Товарищ командир впервые в нашем городе. Будь доброй хозяйкой, девочка, и покажи что-нибудь гостю.

- Покажем, - сказал извозчик. - Ночь сегодня добрая, и спешить нам некуда. Счастливых снов, пан Свицкий.

- Веселых поездок, пан Глузняк. - Свицкий протянул Коле цепкую длиннопалую руку: - До свидания, товарищ командир. Мы обязательно увидимся еще с вами, правда?

- Обязательно, товарищ Свицкий. Спасибо вам.

- Коли ласка. Миррочка, деточка, загляни завтра к нам.

- Хорошо. - Голос прозвучал робко и растерянно. Дрожкач поставил чемодан в пролетку, полез на козлы. Коля еще раз кивнул Свицкому, встал на ступеньку: девичья фигура окончательно вжалась в угол. Он сел, утонув в пружинах, и пролетка тронулась, покачиваясь на брусчатой мостовой. Коля хотел помахать скрипачу, но сиденье было низким, борта высокими, а горизонт перекрыт широкой спиной извозчика.

- Куда же мы? - тихо спросила вдруг девушка из угла.

- Тебя просили что-нибудь показать гостю? - не оборачиваясь, спросил дрожкач. - Ну, а что можно показать гостю в нашем, я извиняюсь, городе Брест-Литовске? Крепость? Таки он в нее едет. Канал? Так он его увидит завтра при свете. А что еще есть в городе Брест-Литовске?

- Он, наверно, старинный? - как можно увесистее спросил Коля.

- Ну, если судить по количеству евреев, то он-таки ровесник Иерусалима (в углу робко пискнули от смеха). Вот Миррочке весело, и она смеется. А когда мне весело, я почему-то просто перестаю плакать. Так, может быть, люди делятся не на русских, евреев, поляков, германцев, а на тех, кому очень весело, просто весело и не очень весело, а? Что вы скажете на эту мысль, пан офицер?

Коля хотел сказать, что он, во-первых, никакой не пан, а во-вторых, не офицер, а командир Красной Армии, но не успел, так как пролетка внезапно остановилась.

- Когда в городе нечего показывать, что показывают тогда? - спросил дрожкач, слезая с козел. - Тогда гостю показывают какой-нибудь столб и говорят, что он знаменитый. Вот и покажи столб гостю, Миррочка.

- Ой! - чуть слышно вздохнули в углу. - Я?.. А может быть вы, дядя Михась?

- У меня другая забота. - Извозчик прошел к лошади. - Ну, старушка, побегаем с тобой эту ночку, а уж завтра отдохнем…

Девушка встала, неуклюже шагнула к ступеньке; пролетка заколыхалась, но Коля успел схватить Мирру за руку и поддержать.

- Спасибо. - Мирра еще ниже опустила голову. - Идемте.

Ничего не понимая, он вылез следом. Перекресток был пустынен. Коля на всякий случай погладил кобуру и оглянулся на девушку: заметно прихрамывая, она шла к ограде, что тянулась вдоль тротуара.

- Вот, - сказала она.

Коля подошел: возле ограды стоял приземистый каменный столб.

- Что это?

- Не знаю. - Она говорила с акцентом и стеснялась. - Тут написано про границу крепости. Но сейчас темно.

- Да, сейчас темно.

От смущения они чрезвычайно внимательно рассматривали ничем не примечательный камень. Коля ощупал его, сказал с уважением:

- Старинный.

Они опять замолчали. И дружно, с облегчением вздохнули, когда дрожкач окликнул:

- Пан офицер, прошу!

Прихрамывая, девушка пошла к коляске. Коля держался позади, но возле ступеньки догадался подать руку. Извозчик уже сидел на козлах.

- Теперь в крепость, пан офицер?

- Никакой я не пан! - сердито сказал Коля, плюхнувшись в продавленные пружины. - Я - товарищ, понимаете? Товарищ лейтенант, а совсем не пан. Вот.

- Не пан? - Дрожкач дернул вожжи, причмокнул, и лошадка неспешно затрусила по брусчатке. - Коли вы сидите сзади и каждую секунду можете меня стукнуть по спине, то конечно же, вы - пан. Вот я сижу сзади лошади, и для нее - тоже пан, потому что я могу стукнуть ее по спине. И так устроен весь мир: пан сидит за паном…