Конан, не отпуская друга из объятий, сказал:

— А я все помню: и кошмары, и опасности. Но поставь себя на мое место. Проваляться несколько недель, глядя в потолок, затем трястись целый день в этой катящейся за слоновьей задницей телеге — и все для того, чтобы здесь завалиться в какую-нибудь клоповую гостиничную кровать?

Аргумент Конана возымел действие и заставил Юму сделать несколько шагов вдоль по улице. Бабраку, в общем-то, ничего не оставалось делать, как последовать за своими старшими приятелями.

— А что касается опасностей — разве мы приехали в эту страну для того, чтобы нахлебаться их на всю жизнь? Слушайте, ребята, у меня плохое настроение, как вы уже могли заметить. И оно будет еще хуже, если до утра я не проломлю парочку черепов или не развлекусь еще как-нибудь.

Обняв друзей скорее для того, чтобы приободрить их, а не для того, чтобы опереться самому на их плечи, Конан повел приятелей по вечерним улицам. Торговцы вразнос, торопящиеся горожане, попрошайничающие нищие и сироты — все они сплошным потоком обтекали троицу, в основном едва доставая приятелям до плеч. Если навстречу попадался более высокий силуэт, то это был либо какой-нибудь богатый горожанин, которого рабы несли на носилках, либо кто-либо из таких же солдат в остроконечном спиралевидном шлеме туранской армии. Они резко отличались от всей толпы не только ростом, но и незастегнутой формой, увешанной сувенирными побрякушками, а также смирным поведением и бесцельной, неуверенной походкой выпившего человека.

Во всей этой толчее друзья не успели пройти и дюжины шагов, как очутились в пятне света, падавшего на мостовую из раскрытой двери какой-то забегаловки.

— Эй, хозяин, пришли мальчишку с кувшином кумыса и тремя кружками! Живо! Слышал? Три кумыса!

Крик Конана заставил трактирщика побыстрее обслужить столь шумных клиентов. Он немедленно приказал мальчишке-разносчику принести им заказанный кумыс. Малый оказался не промах. Когда Юма сунул ему серебряную монету, мальчишка спрятал ее в карман и стал пятиться, что-то лопоча и идиотски улыбаясь. Юме пришлось схватить его и хорошенько потрясти, что явно привело мальца в чувство. Лихорадочно дергаясь, он живо отсчитал положенную сдачу.

Заведение было уставлено столиками высотой по колено и соответствующими низенькими табуретками — подставками для сидения. Множество посетителей сидело за столами, некоторые стояли у стойки. Освещенный красными лампами воздух был полон дымом курящегося сандала и других благовоний, которые не могли перекрыть всепроникающую тошнотворную вонь дрянного кумыса.

В этих местах никогда не делали этого напитка, его стали завозить сюда на потребу привыкшим к нему кавалеристам из туранских войск. Долгое путешествие и жара не способствовали правильному брожению, и вкус этого кумыса был весьма специфический. Но главное качество пенящегося напитка не пострадало. После нескольких кружек в головах у приятелей зашумело, всех троих потянуло на задушевную беседу.

— Тебе просто повезло, Конан, что ты так быстро очухался после такой раны, — заметил Бабрак. — Из тех, кто выжил в том страшном бою, большинство погибло от заражения крови; почти все оставшиеся лишились рук или ног, а то и других важных частей тела.

— И не говори, приятель, — торжественно кивнул головой Конан, обозревая заведение. — Благослови вас Кром, ребята, за то, что вы вытащили меня из этого мерзкого лазарета и перенесли в наш с Сарией дом. Ох уж этот мне костолом — полковой хирург. Вот ведь находка для врага в своих рядах. Я с ним еще поговорю… Но вот Сария! Нет, эта женщина знает, что к чему. Я ведь уже концы отдавал, когда она за меня взялась, а вот гляди-ка — живей живехонького!

— Но я бы не сказал, что ты был слаб от болезни, — заметил Юма, подмигнув Бабраку. — Мы втроем с трудом удерживали тебя на кровати, когда ты метался в бреду, продолжая воевать с хвонгами или еще с кем-то.

— Да уж, — подтвердил Бабрак, — наверное, против тебя встали все когда-либо встречавшиеся тебе на пути враги.

Конан, почти не слушая их, глядел в заполненную пенистым напитком кружку.

— Она просто ангел. Я даже начинаю жалеть, что мы не взяли ее с собой. Но она устала и хотела отдохнуть. Вся деревня хорошо относится к ней, да и охрану я назначил из надежных ребят…

— Один другого лучше. Все как на подбор. Так что не волнуйся, Конан. С нею ничего не случится. — Бабрак уверенно закивал головой. — Ну и повезло же нам, что мы твои друзья. Иначе не видать бы нам этого отпуска. А ты своими подвигами, видать, заинтересовал кого-то там, аж в самом генеральном штабе в Аграпуре! Поэтому нам и разрешили сидеть с тобой няньками, а не ходить на дежурства. Даже сейчас нам обещали повышенный паек, сокращенные наряды, минимум боевых выходов да еще и увольнительные вроде этой! — Оглядев внимательно с ног до головы девицу, вызывающе усевшуюся за соседним столиком, Бабрак чуть печально добавил: — Хотя для твердого последователя веры Тарима это не столь важно и привлекательно.

— В самом деле, Конан, — вступил в разговор Юма, — не к добру эти милости начальства. Будь осторожен. Ты познал опасности и боль игры в герои, а теперь вкушаешь заслуженные плоды. Но будь осторожен! Не забывай: все эти знаки внимания отмечают тебя не. только перед друзьями, но и пробуждают зависть и злобу врагов. И вообще, — закончил чернокожий воин, обведя взглядом прищуренных глаз комнату, — я знал больше мертвых героев, чем живых.

Прежде чем киммериец успел вступить в дискуссию, к друзьям приблизился молодой вендиец, который стал на все лады расхваливать прелести своей сестрицы. Сама она стояла рядом — всего лишь девочка-подросток с накрашенными губами и подведенными глазами, с ног до головы обмотанная длинной полосой зеленого шелка. Под взглядом трех пар глаз она уселась за ближайший столик, разведя колени, явно готовая хоть в тот же миг продемонстрировать любому из присутствующих свои таланты.

— Я полагаю — нет, — с широкой улыбкой возвестил друзьям Юма. — По мне, этот фрукт еще неспел. Бабраку нужна более зрелая женщина, которая смогла бы ввести его в прекрасный мир чувственных отношений мужчины и женщины. А Конан… слушай, у тебя же есть утешительница дома.

Киммериец недовольно дернул плечами:

— Ну все, уже меня женили. Я еще никому не клялся в вечной верности. И все же этот вариант не по мне. Сдается мне, что этот мерзавец не зря так тщательно прячет прелести своей сестрицы. Там, наверное, и смотреть-то не на что. Пошли прочь! Оба!

Изображая гнев и обиду за нанесенное оскорбление, вендиец начал что-то нести про компенсацию и сатисфакцию, причем по возможности наличными, но был направлен в сторону двери основательным пинком под зад. Опасаясь такого же ускорения, его сестра поспешила вслед за ним.

— Они снова подъедут к нам, если мы еще наберемся, не выходя из этой забегаловки, — заметил Конан, заботливо наполняя кумысом кружки друзей. — И уверяю вас, через некоторое время даже этот кусок сушеного обезьяньего мяса покажется аппетитным, если не проветрить мозги. Вот почему нельзя долго засиживаться в одном заведении.

Развлекательная программа в этом трактире до сего момента ограничивалась лишь извивающейся в некоем подобии танца полуголой девицей, аккомпанементом которой служило странное завывание и скрежет, сходившее в этих краях за музыку. Затем уставшую танцовщицу сменила полная пожилая дама с дрессированными обезьянами, весьма неохотно выполняющими простейшие трюки. Настало время сниматься с якоря. Три приятеля вышли на потемневшую и опустевшую к ночи улицу. От недостаточности освещения или от объема выпитого мостовая показалась приятелям не такой гладкой, как днем. Спотыкаясь и чертыхаясь, они продолжили свою ночную прогулку.

Повинуясь какому-то чувству, почти инстинкту, Конан повлек друзей за собой в узкий переулок. Еще несколько поворотов и перекрестков — и они оказались перед гостеприимно открытыми, освещенными яркими факелами дверьми какого-то очередного кабака. В тени на противоположной стороне улицы маячили силуэты двух местных жителей. Увидев приближающуюся троицу, один из них бросился к туранским солдатам, сверкнув длинным шрамом на нездорово бледной щеке.