Схватившись за ручку, Конан распахнул дверь и, спасаясь от летящего ему в спину тяжелого гонга, рухнул вперед, в дверной проем, даже не успев взглянуть на то, что ждет его впереди.

Конана разбудила тишина. Она обрушилась на киммерийца, словно гигантский водопад на реке Стикс. Но это оглушающее ощущение было все-таки настоящей тишиной, а не громом и воем, оставшимися за дверью овальной комнаты. Как давно прекратился грохот и сколько он сам пролежал без сознания — этого Конан определить не мог. Комната, в которую он попал, была наполнена клубами дыма. Сквозь эту завесу пробивалось зловещее сияние. Наверняка здесь его ждали новые опасности, но Конан пока что почти не думал об этом.

С трудом сев, Конан достал флакон со снадобьем и, вздохнув, привычно намазал им шрамы на бедре и на шее, а затем мазнул и за ушами, надеясь, что так быстрее пройдет боль в воспаленных барабанных перепонках. На этот раз мазь почти не оказала своего эффекта. Боль лишь чуть ослабела, голова была столь же тяжелой и раскалывалась от все еще звеневших в ней колокольчиков и гонгов. Конан тяжело встал и усилием воли заставил себя двигаться вперед. По крайней мере, нога не отказывалась подчиняться ему. Конан сделал шаг, даже не удосужившись узнать, не заперта ли дверь за его спиной.

Границы комнаты, ее углы и стены тонули в густом дыму, поднимавшемся от нескольких очагов и жаровен. Тлеющие угли вырывали из темноты какие-то уходящие в темноту колонны. Несомненно, где-то наверху должны были быть отдушины для выхода дыма. Иначе в комнате нечем было бы дышать. Конан и сейчас с трудом вдыхал воздух, наполненный дымом, а также густым фимиамом каких-то листьев и порошков, догоравших поверх углей. Это был не лотос, по крайней мере не только он.

Конану показалось, что между ближайшими жаровнями что-то лежит. Задыхаясь от дыма и размахивая перед собой руками, чтобы разогнать едкую завесу, он с трудом подошел поближе и слезящимися глазами разглядел в неверном свете тлеющих углей человеческое тело, уложенное на бамбуковую решетку на ножках.

Мужское тело, некогда принадлежащее рослому, сильному человеку, было изуродовано пыткой. Ни единого клочка одежды не прикрывало следов истязаний. Конан знал этот способ садистского умерщвления, который хвонги использовали для расправы с пленными туранцами. Для этого сначала требовалось заготовить, вымочить в уксусе толстую изогнутую ветку покрытого длинными острыми иглами кустарника. Затем, распрямив, ее привязывали к спине жертвы, сделав петлю и закинув ее на подбородок казнимому. Высыхая и принимая свою первоначальную форму, ветка все сильнее вонзала шипы в спину жертве, в то время как верхний конец, оттягивая голову человека назад, постепенно ломал ему шею.

Конан мог только надеяться, что этому несчастному пришлось мучиться меньше. Если пытка была проведена здесь, то иссушающий жар от углей ускорил высыхание ветки, но все равно эта смерть не могла быть быстрой и легкой.

Осматривая связанное тело, Конан обратил внимание, что оно казалось слишком темным даже для царящего в этом помещении полумрака. Наклонившись поближе, он увидел, что кожа мертвеца была не желтой, как у местных жителей, и не выжженной солнцем пустыни, как у туранцев, а имела более темный оттенок. С того места, где стоял Конан, лица было не видно. Мучимый недобрым предчувствием, киммериец наклонился над бамбуковой решеткой и резким движением перевернул труп. Холодный пот прошиб северянина: несмотря на то что лицо покойника обезображено предсмертной гримасой и следом от петли, сомнений быть не могло — это Юма.

Все еще не веря, Конан дотронулся до щеки погибшего друга. Сухая кожа на лице Юмы была такой же теплой, как и дым, поднимающийся от жаровен.

Отшатнувшись, Конан попал в густое облако дыма. Рванувшись прочь от страшного зрелища, с глазами, полными слез от дыма и горя, он налетел на одну из жаровен и, не заметив ожога, перевернул ее. Выскочив на середину комнаты, где завеса дыма была не столь густа, киммериец остановился. Взрыв гнева сменился удушающей волной отчаяния: что он мог сделать один, раненый и безоружный, находясь в неведомой, полной опасностей темнице.

Наверное, подумал Конан, он долго пролежал в забытьи в последний раз. Достаточно долго, чтобы за это время люди Фанг Луна схватили Юму и подвергли его мучительной казни. Кто знает, а не сам ли Конан своими вопросами выдал столь дорогого ему человека? А может быть, губернатор лишь заговаривал киммерийцу зубы, а сам уже схватил Юму и палачи вовсю пытали чернокожего воина?

Что ж теперь? В любом случае сделать ничего нельзя. Забиться в истерике, оплакивая друга и изрыгая проклятья убийцам, — нет, этим он только покажет свою слабость, повеселит незримо следящих за ним безжалостных убийц. Никогда! Вместо этого Конан затаил в груди скорбь, решив поберечь ее да и остатки сил для другого случая.

Протерев глаза и как следует проморгавшись, Конан все еще не совсем ориентировался в полумраке. Невдалеке мерцали огни нескольких жаровен, но были ли это те самые? Нет, их свечение было желтоватым, а не красным, а дым еще более едким. Но в центре светящегося круга что-то темнело… Движимый любопытством, Конан прикрыл лицо от жара и дыма и шагнул вперед.

Человек на такой же бамбуковой решетке, только обтянутой белым холстом, был жив. Он был одет в золотистый шелковый хитон, его голову покрывала маленькая белая шапочка, изящные туфли с загнутыми носками были надеты на его ноги. Сидевший посреди едких облаков человек еще и сам курил длинную изогнутую трубку. Сквозь все дымовые завесы Конан легко узнал его.

— Бабрак!

С воодушевлением, равным по силе еще недавно владевшему им отчаянию, Конан рванулся к другу.

— Как я рад тебя видеть, дружище! Хоть ты остался жив! Тебя тоже схватили люди Фанг Луна? Бабрак, ты знаешь, они убили Юму! Или отдали хвонгским палачам на растерзание. Какая, впрочем, разница! Я до них еще доберусь! Они пытали его… Ты видел, его труп лежит вон там… Бабрак, ты меня слышишь?

К изумлению Конана, юноша никак не прореагировал на его появление и слова. Лицо Бабрака оставалось неподвижным, взгляд бесцельно блуждал по комнате, время от времени его рот расплывался в идиотской улыбке. Единственное действие, которое ритмично совершал Бабрак, было поднесение ко рту мундштука трубки и вдыхание очередной струи дыма.

— Э-э, приятель, да тебя накачали почище моего! Ты научился курить лотос, нарушив заветы обожаемого тобой Тарима. — Присев рядом с другом, Конан попытался пошутить: — Не следовало оставлять тебя в кабаке с той шлюхой. Она оказалась одной из многих кумушек, работающих на Фанг Луна. Да ты не переживай, братец. Мы еще выберемся отсюда. Сбрось с себя дурман! Помоги мне! Нам еще нужно расквитаться с убийцами Юмы!

Киммериец похлопал Бабрака по плечу.

На лице туранца не отразилось ничего. Единственной реакцией Бабрака на все слова друга было то, что, в очередной раз выдохнув клуб дыма, он молча протянул трубку Конану, словно предлагая попробовать.

Конан с отвращением отшатнулся и с трудом сдержался, чтобы не выхватить трубку и не отшвырнуть ее подальше. Но если он собирался привести Бабрака в чувство, следовало действовать аккуратно. Хотя, понял киммериец, выбраться отсюда, таща на себе одурманенного товарища, едва ли будет возможно.

Словно клещи сжали сердце и горло Конана. Ему и раньше приходилось видеть людей, ставших жертвами привычки к наркотикам. Но никто из них не был так близок ему, как Бабрак. Бедняга! Строгий последователь заповедей Тарима. Никогда еще Конан не слышал о людях, вернувшихся к нормальной жизни из лотосного дурмана. Наверное, лучше будет оставить парня здесь, а затем вернуться за ним во главе отряда… Но, скорее всего, придется добавить еще одно имя в список потерь, смертельных ударов, нанесенных ему Фанг Луном. Для всего мира Бабрак был теперь так же мертв, как Юма. Да и самому Конану грозила такая же участь.

В отчаянии Конан отошел от одурманенного друга, прошел мимо жаровен и побрел в темноту. Затем, решив, что на всякий случай лучше будет вытащить Бабрака из кольца горящих, дурманящих жаровен, киммериец развернулся и направился назад. Но дым и полумрак сыграли с ним злую шутку. Подойдя к жаровням, Конан увидел, что из них выбиваются совсем другие, синевато-призрачные языки пламени. Подумав, киммериец подошел поближе.