В Великий четверг старая княгиня Анна Львовна Трубецкая, приходящаяся двоюродной сестрою Петру Великому, со Львом Александровичем Нарышкиным жгли соль в печи. А Екатерина от четверговой всенощной шла в покои с зажженной свечою в руке. В полночь, после святой полунощницы, бегала вместе с фрейлинами к проруби зачерпнуть водицы, «покуда ворон не обмакнул крыла», чтобы успеть умыться студеной водой, приносящей здоровье и красоту…

В Светлое Христово воскресенье после торжественной службы и крестного хода, под хвалительные пасхальные стихиры и торжественные возгласы «Христос воскресе!», начиналось христосование — «творение целования в уста». Императрица давала целование митрополиту Платону, бывшему много лет законоучителем наследника. Затем, во время большого выхода, все остальное духовенство и светские чины «жаловались к руке». Тут же раздавались подарки. Каждому по заслугам. Анна получила два пасхальных яйца — крашеное гусиное и золотое с замочком. Внутри золотого лежали бриллианты и изумруды…

— Яйце применно ко всякой твари, — сказал митрополит, заметив, как зарделись от удовольствия щеки фрейлины. — Скорлупа, аки небо, плева — аки облацы, белок — аки воды, желток — аки земля, а сырость посреди яйца — аки в мире грех. Сие есть толкование святого Иоанна Дамаскина. Он же рек далее, что де Господь наш Иисус Христос воскресе из мертвых, всю тварь обноси. Своею кровию, яко ж яйце украси; а сырость греховную иссуши, яко же яйце изгусти…

К этому дню гофмаршальская часть, в нарушение регламента, смешивала в большом зале все три класса столов в единый. Столование кавалеров с дамами и дежурных офицеров, чиновников, адъютантов, личного штата императрицы и даже старших дворцовых служителей шло вперемешку. Разговоры, в зависимости от сорта и количества выпитого, тоже были самые разные. Когда Екатерина незаметно вошла в зал, на верхнем конце стола спорили по поводу законов о престолонаследии в России и в Швеции. Мало кто помнил их суть и потому все путались, стараясь более силой голоса, нежели знанием, победить соперников. Неожиданно на нижнем конце поднялся мало кому известный плотный господин. Он подошел к спорящим и, перекрывая общий гам, прочел наизусть сначала русский, а затем и шведский закон по?немецки. То был полузабытый всеми Безбородко.

Императрица, не доверяя его памяти, велела принести своды. Безбородко подсказал страницы и, когда сказанное им подтвердилось, поклонился и вернулся на свое место.

Через неделю он прочитал и поставил подпись под указом о назначении его кабинет?секретарем.

— Кстати, голубчик, а как ваши успехи во французском? — спросила императрица, редко забывавшая о своих поручениях. — С немецким, я чаю, вы справились, слышала, как шведский указ трактовали…

— По?французски читаю, ваше величество. Говорю пока плоховато, путаю с итальянским. Решил оный заедино выучить. Но к сроку, поставленному вами, осилю. Вот еще написал хронологию великих событий царствования вашего императорского величества, извольте взглянуть. И для его светлости подготовил «Записку, или Кратчайшее известие о Российских с Татарами делах и войнах»…

— Да вы — делец! — восхитилась Екатерина. — И память превосходнейшая. Правду говорил граф Румянцев?Задунайский, рекомендуя вас. Жаль, не знали раньше. А то, вот ведь как искали кого знающего немецкий, чтобы с депешами в Стокгольм отправить. Слава Богу, нашел светлейший какого?то гусара…

— То Зорич, ваше величество, Семен Гаврилович. Отменной храбрости человек. Раненным был взят в плен янычарами и четыре года в темнице Семибашенного замка константинопольского томился… Достойнейший человек…

— Да вы, я вижу, все и обо всех знаете. Ценное качество. Прошу вас быть при утренних докладах… А записку для светлейшего оставьте у меня в кабинете…

После похорон великой княгини, когда еще и слезы не высохли по поводу дорогой утраты, принц Генрих, «случайно» оказавшийся в Петербурге, привез письмо от «старого Фрица». В нем прусский король расхваливал новую претендентку на царственное ложе российского наследника. На сей раз, то была его двоюродная внучка — принцесса Вюртембергская, София?Доротея?Августа?Луиза.

Фридрих II уверял Екатерину, что, несмотря на младые лета (принцессе еще не было и семнадцати), по своему физическому развитию девица способна поразить любое воображение. К письму прилагалась и миниатюра. Императрица вздохнула, сделала несколько распоряжений кабинет?секретарю и дежурному адъютанту, после чего велела позвать наследника.

Павел некоторое время исподлобья смотрел на миниатюру, потом вернул ее матери. Жениться он категорически не желал. Но после долгих уговоров и препирательств, длившихся не один день, сдался:

— Я бы предварительно хотел увидеть объект в натуре, а не по изображению, — сказал он, глядя в пол. — Вы сами изволили говорить, что на ошибках следует учиться и не повторять их более. Ныне я уже никому не верю.

— И правильно делаете, mon cher, — обрадовалась Екатерина. — Я уже подумала об этом и решила, что вам не худо бы самому съездить в Берлин. Побываете у его величества в Сан?Суси, познакомитесь на месте с невестой. Они уже выехали из Мобельяра. А я вызвала графа Румянцева. Он хорошо знает Пруссию и будет вас сопровождать.

Екатерина заметила, как заблестели глаза сына при упоминании о Фридрихе. «Дурачок, — подумала она, — до сей поры не может отрешиться от детских иллюзий». Павел был действительно рад, хотя и не желал показывать этого. Приятной была, прежде всего, перспектива отъезда от Двора, затем — поездка в Пруссию к великому Фридриху, давнему его кумиру. Увидеть знаменитые парады в Потсдаме, это ли не счастье!.. Ну и новая невеста, тоже могла быть небезынтересна…

Будучи вообще скор на подъем, он тут даже удивил всех. Собравшись без проволочек, выехал инкогнито и был весьма любезно принят в Берлине. Здесь же познакомился и с той, кого прочили ему в жены. София?Доротея с матушкой герцогиней Вюртембергской также была приглашена королем в Берлин. Отец невесты, принц Фридрих Евгений, почти всю жизнь прослужил в войсках прусского короля, получив Вюртембергское герцогство лишь под старость.

Дородная его дочь была на голову выше Павла, и впечатление произвела. Ей не было еще и семнадцати, а на бюст, как позже шутили, можно было усадить полковой оркестр. Воспитанная в строгих немецких традициях, она с детства усвоила главные заповеди, изложенные в стихотворении «Philosophie des femmes», записанном в ее тетрадке. Главное в них заключалось в том, что: «нехорошо, по многим причинам, чтобы женщина приобретала слишком обширные познания. Ее философия должна состоять в том, чтобы рожать и воспитывать в добрых нравах детей, вести хозяйство, иметь наблюдение за прислугой и блюсти в расходах бережливость».

Нельзя сказать, чтобы за прошедшие два с половиной столетия и к нашим дням классический подход к общественной роли женщины сильно изменился в принципе. В общем же девушка понравилась Павлу Петровичу. Правда, более нетерпеливо он ожидал парада войск, обещанного прусским королем.

В Петербург великий князь вернулся оживленным и полным планов. А затем, через некоторое время, пожаловали и гости из Пруссии. Государыня подняла бухнувшуюся перед нею на колени принцессу, милостиво сказала, что такие варварские обычаи давно изжиты при Дворе и остались лишь в памяти негодных учителей, которые не смогли рассказать о том принцессе. Но в душе государыня была довольна тем, что девушка, в отличие от своей предшественницы, не проявила заносчивости при встрече. Затем нареченную осмотрел Роджерсон и дал отменный отзыв о ее здоровье. Государыня выслушала лейб?медика, но тем не менее велела приготовить баню. И там, в мыльне, разложив с помощью верной фрейлины деву на теплой мраморной лавке, сама придирчиво обследовала смущенную принцессу во всех подробностях ее естества. Как ни краснела бедняжка София?Доротея, как ни стискивала зубы, тем не менее, послушно раздвигала колени и переворачивалась, становясь на карачки… Екатерина улыбнулась, по?видимому, довольная осмотром. Шотландец был прав, дева — кровь с молоком.